Глаза девочки были сухи, говорила она с каким-то пугающим спокойствием, и голос у нее был ровный, сонный.

— За что, господи-и! За что же такое наказание? — в голос закричала тетя Дуня. Но и ее глаза были сухи, она с какой-то оторопелостью глядела на Наташу.

— Партизаны ночью перебили немцев. Они вчера в школе ночевали. А утром новые немцы пришли. Всех людей собрали. Всех, всех… — голос Наташи чуть дрогнул. — Всех с детьми собрали. Мы думали, нас не будут расстреливать. Говорили, что партизан ищут, а невиновных не тронут. Потом некоторых увели за село. Говорят, их в овраге расстреляли. Мы слышали выстрелы. Все заплакали. И дети тоже заплакали. Тетя Паша сказала: «Все равно убьют, надо бежать». И мы с мамой побежали. Солдат нас не заметил. Мы свернули за дом. Спрятались за баней. Потом побежали огородами. Сначала пули не попадали в нас. — Наташа говорила без остановки, как заведенная. В глазах ее застыло удивление, смешанное с ужасом пережитого, которое никак не укладывалось в ее сознании. И смерть матери, похоже, она не осознала еще полностью. Я и сама ничего толком не понимала. Мы со старухой сидели как оглушенные. Первой пришла в себя тетя Дуня.

— Господи, чего же я сижу-то? — вскочила она с места. — Они же сейчас и сюда нагрянут.

— Они и сюда придут? — содрогнулась Наташа. — Ой, бабушка, я боюсь! Я их боюсь! Они снова убивать станут!

И Наташа, прижавшись к груди бабушки, наконец расплакалась. Ужас и страх, льдом застывшие в ней, внезапно растаяли, и она забилась в рыданьях — безудержно, по-детски.

— Голубушка ты моя, ласточка моя, не бойся. Бабушка никому тебя не отдаст, — целовала и утешала как могла тетя Дуня внучку.

— Ой, бабушка, их много. У них ружья. И тебя застрелят.

— Сейчас… Сейчас. В лес уйдем. Не бойся, маленькая. Ох, да что же тебе на голову-то повязать? — совсем растерялась тетя Дуня. Затем, повернувшись, взглянула на меня отчужденно, с удивлением, словно подумала: «А эта еще откуда взялась?» — Ну чего ты застыла столбом. Повяжи платок девочке. Застегни ей пуговки. А я чего-нибудь соберу. В лесу для нас никто столы не накрывал.

И заметалась, забегала старуха по комнате, сорвала толстый платок, которым ночью завешивала окно, и бросила его мне. Сама же спешно нырнула в сени. Я дрожащими руками стала завязывать платок девочке, слезы оживили ее мертвенно-бледное личико. Я никак не могла завязать огромный толстый платок на ее маленькой голове. Вошла тетя Дуня с наполовину набитым мешком.

— Ну-ка, подсоби, на спину взвалить надо, — сказала она и присела на скамейку, перебросив через плечо концы бечевки.

Я завозилась, не зная, как пропустить бечевки.

— Да что ж ты непонятливая какая, господи прости! Привяжи концы к углам мешка.

В суете мы и не заметили, что в деревне поднялась суматоха. В избу вбежала какая-то баба и закричала с порога:

— Страх какой, Герасимовна, ужас господен! Немцы сожгли Хомяково. Всех людей побили. Теперь, говорят, к нам идут. Что делать, что же нам теперь делать?!

Вдруг, увидев меня, она поперхнулась и вытаращила глаза.

— Да знаю, — закричала басом тетя Дуня. — Наташенька вот оттуда прибегла.

Баба, забыв, зачем пришла, не сводила с меня удивленных глаз.

— A-а это кто, Герасимовна? Откудова взялась? — вымолвила она наконец, затравленно озираясь.

— Да какое тебе дело до нее? Бежать надо шибче, в лес бежать надо.

— Ну, уж и спросить грех. Незнакомый человек, вот и интересно. Видно, издалека пришла?

— Ты, Дарья, наверное, и в могиле балаболить будешь. Помолчи, Христа ради, — сказала тетя Дуня и с мешком за спиной вышла из дома с Наташей.

— И слова у них спросить нельзя, — в досаде треснула Дарья дверью, выходя следом за нами.

До сих пор, прячась сперва по лесам, потом на печке, я как-то не думала, что опасность может грозить и другим, как будто враг выслеживал только меня. Но сегодня на улице я увидела: страшная весть о Хомяково всполошила всю деревню, кто на санях, а большинство же пешком, с узлами за спиной торопливо уходили из деревни. Кое-кто даже корову тащил за налыгач, а то и свинью гнал.

— Гляди-к ты, народ коров уводит. Надо и нам Зойку захватить, — бросилась к сараю тетя Дуня.

— Бабушка, бабушка, бежим скорее. Они сейчас придут, — заплакала, затопала ножками Наташа.

— Сейчас, солнышко мое, сейчас. И в лесу молочка захочешь.

Но тут мягко прозвучали далекие выстрелы, и быстро, почти мгновенно стрельба разрослась, усилилась, раздались истошные крики и вопли. Те, кто уже вышел за деревню, со всех ног бежали назад.

— Не ходи туда — немцы!

— Немцы пришли!

— Деревню окружили-и!

Тетя Дуня как взялась за ручку, так и застыла у двери сарая. Наташа вырвалась из моих рук и вцепилась в бабушку.

— Бежим! Бежим скорее, бабушка! — заверещала она в ужасе.

Я растерянно смотрела на них, не зная, в какую сторону бежать. Какие-то сани свернули с дороги к лесу. Лошадь по брюхо увязла в глубоком снегу. Свалившись с саней, какой-то мужик стал нещадно нахлестывать ее. Те, кто сыпанул от немцев обратно, прятались по домам. Что делать? Куда теперь? Может, и нам дома спрятаться? Тетя Дуня растерянно оглядывалась. Во все горло орала Наташа.

— Герасимовна, на Погорелое дорога открыта. Бежим туды! — крикнула какая-то баба, пробегая мимо нас в распахнутом полушубке и сбившемся с головы платке.

Вдоль деревни протянулся овраг, противоположный склон его зарос березняком. Я еще в первый раз его приметила. Тетя Дуня, схватив Наташу за руку, кинулась к центру деревни. За ними поковыляла и я. Мы бежали вдоль крытых соломой старых изб с почерневшими, местами осевшими срубами, мимо сараев и курятников. Одни уже наглухо заперлись в своих домах, другие, вроде нас, заполошно метались по деревне. Я снова взглянула в сторону леса. Мужик все еще нахлестывал лошадь. Наконец она выбилась из сугроба, затрусила рысцой и вдруг грохнулась на дорогу, как подкошенная. Из саней метнулись три человеческие фигурки и, спотыкаясь и падая, побежали к лесу. Одна из них женщина, а те двое, кажется, дети. Мужчина подхватил одного ребенка на руки, но тут же ткнулся в снег.

— Беги сюда! Не отставай! — крикнула тетя Дуня, тяжело, хрипло дыша раскрытым ртом. Мы обогнули старенькую избушку с заколоченными окнами и очутились за деревней. Наташа кулем висела на руке старухи, концы ее большого черного платка волочились по снегу. Я снова оглянулась: мужчина, который упал, все-таки остался жив. Он упрямо полз к лесу, две темные фигурки неотступно следовали за ним.