изнутри. Никакой шнур не помог бы запереть эту дверь снаружи, и перед этим неопровержимым фактом даже вы должны будете признать, что мой отец покончил жизнь самоубийством.

Карелла тяжело вздохнул.

Магазины закрывались в-шесть, и Тедди Карелла бродила по улицам, размышляя, стоит ли зайти в кафе и выпить чашку кофе. Стив обещал роскошный пир, и ей не хотелось, чтобы чашка кофе спутала его планы.

Стояла чудесная, теплая погода, необычная для октября. Октябрь'— ее любимый месяц, даже когда погода капризничает.

«Может быть, я пристрастна, — думала Тедда, — но этот месяц — настоящий праздник для глаз. Пусть у меня никуда не годные уши — это звучит как-то самоуничижительно, почти по-китайски, — но зато зоркие глаза, вбирающие в себя все краски осени.

Интересно, как я буду выглядеть в платье для беременных. Улшсно.

Я потолстею.

А Стив не разлюбит меня?

Конечно, нет, что за глупые мысли. Только потому, что женщина раздувается и становится похожей на пузырь, теряет талию и приобретает висячие груди и толстый зад и…

Господи, Стив меня возненавидит}

Нет. Не разлюбит. Любовь терпелива и великодушна, любовь — это добро. Интересно, как я буду относиться к Стиву, если он вдруг станет весить восемь тысяч фунтов?

Господи, я буду любить его, даже если он будет весить десять тысяч фунтов. Но ему нравится моя фигура и, может быть… Я сделаю все, что в моих силах, сяду на диету и буду следить за своим весом, и я позвоню лейтенанту Бирнсу, попрошу его, чтобы он посылал по вызову к хорошеньким вдовушкам только холостяков.

Решено, никакого кофе. Может быть, в самом кофе не так уж много калорий, но зато в сахаре… Никакого кофе. Я похожу и буду любоваться на витрины, это полезно для фигуры.

Или, может быть, пойти прямо в участок?

Может, Карелла вернется немного раньше, чем думал. Я сделаю ему сюрприз. Да, я так и сделаю. Пойду к нему на работу и подожду его.

Может быть, он обрадуется, когда войдет в дежурку и увидит меня».

Человек шел по улице с опущенной головой. Ветра не было, по крайней мере сильного, воздух словно ласкал легкими прикосновениями, но человек тащился с опущенной головой, потому что никогда не чувствовал себя человеком в этом городе, никогда не был самим собой. Он старался держать голову пониже, втягивая ее как можно больше в плечи, словно черепаха, ожидающая неизбежного удара.

Человек был хорошо одет. Твидовый костюм, аккуратный синий галстук приколот к белой рубашке тонкой золотой булавкой, на ногах — темно-синие носки и черные туфли. Он знал, что выглядит точно так же, как любой другой прохожий, но казался сам себе нереальным, чужим. Человек шел, засунув руки глубоко в карманы и опустив голову.

Поскольку он смотрел себе под ноги, то заметил лист голубой бумаги, лежащей на тротуаре. И так как ему некуда было особенно спешить в этом враждебном городе, заставлявшем чувствовать себя ничтожеством, он поднял бумагу и стал изучать ее, пробегая по строчкам любопытными карими глазами.

Голубой лист бумаги был первым экземпляром шедевра, сочиненного Мейером, который он пустил по ветру, просунув сквозь решетку окна на втором этаже полицейского участка № 87. Остальных двух экземпляров на тротуаре не было. Лежал только один голубой лист бумаги, и человек, изучив его, подошел к большой уличной урне, установленной прямо под лампой угла дома. На урне было написано: «СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ В НАШЕМ ГОРОДЕ».

Человек скомкал послание Мейера и бросил его в урну. Потом сунул руки в карманы, опустил голову и продолжал путь по враждебному городу.

Имя этого человека было Хуан Альверра, и он прибыл всего три месяца назад из Пуэрто-Рико. Никто в этом городе не позаботился о том, чтобы научить Хуана английскому языку, которым пользовался Мейер, трудясь над своим сочинением.

Хуан Альверра умел читать и писать только по-испански.

ГЛАВА X

Коттон Хейвз закрыл одно окно, затем второе. С улицы словно напирал душный мрак, просачиваясь сквозь решетку за стеклом. Свисающие с потолка шесть лампочек, которые включались одним выключателем, находившимся у самого барьера возле вешалки, слабо защищали от натиска темноты. В дежурной комнате установилась напряженная тишина, тишина ожидания.

Анджелика Гомес сидела, положив ногу на ногу и нетерпеливо покачивала носком модной лодочки на высоком каблуке.

Она сняла жакет и повесила его на спинку стула. Ворот блузы разошелся, еще больше открывая ничем не стестенную грудь. Она думала о своем — может быть, о человеке по имени Касым, которому она перерезала глотку и чьи друзья имели право отомстить ей; может быть, о безжалостном законе; возможно, об острове в Карибе ком море, где живут простые люди, где всегда сияет солнце н где она работала на сахарных плантациях во время сбора тростника и по ночам пила ром под звуки гитары, доносившейся с черных бархатных холмов.

За столом сидела Вирджиния Додж, одетая во все черное — черное платье, черный плащ и черные туфли. Даже ее бесформенная кожаная сумка была черная. В руке — вороненая сталь револьвера, перед ней бесцветная маслянистая жидкость, готовая взорваться от малейшего толчка. Пальцы Вирджинии отбивали дробь на столе. Ее карие глаза беспокойно шныряли по комнате, словно птицы, бьющиеся об оконное стекло, и постоянно возвращались к барьеру в ожидании детектива, который послал на смерть ее мужа.

На поду, за высокими металлическими ящиками картотеки, лежал Алф Мисколо, полицейский клерк. Он был без сознания, дышал с трудом и не сознавал, что, может быть, умирает. Ему казалось, что он снова стал ребенком и подносит к карнавальному костру кипу бумаги, чтобы костер разгорелся еще ярче на самой середине улицы. Ему казалось, что он счастлив.

Коттон Хейвз спрашивал себя, поднялась ли температура в комнате.

Это было трудно определить. Сам Хейвз сильно потел, но он всегда потел, когда нервничал. Он не понимал до конца, что решил Бирнс. Может, пожертвовать Кареллой, чтобы его остальные подчиненные остались в живых. Но Хейвз никак не мог примириться с этим. Ему не приходилось много потеть, когда он служил в 30-м участке. Участок находился в фешенебельном районе, и, по правде говоря, Хейвз не очень-то радовался переводу в 87-й участок. Это произошло в июне, а теперь был октябрь, — несчастные четыре месяца, а он уже чувствовал себя частью 87-го участка, работал вместе со всеми, всех знал, и его очень беспокоила судьба одного из полицейских 87-го участка по имени Стив Карелла.

Может быть, лейтенант был прав.

Хейвз сделал для себя