молока и кусок хлеба.

В этот момент трижды свист донесся из темноты, сигнал опасности. Бежим с Колей и Иваном на свист. Навстречу ребята запыхавшиеся, Клочко стал быстро говорить:

— Там, ребята, полицаи. Мы пили молоко, а тут они — велосипедисты, их двое, один соскочил с машины и с «наганом» на нас: «Кто такие?» Говорим: «Литовцы». «Что здесь делаете?» Я сказал: «Засаду на партизан». «Сколько вас?» Говорю: «Сорок человек». Спрашивал все время тот, что с «наганом»; второй, длинный, стоял в стороне, наставил автомат на всех. Еще спросили: «Партизаны не проходили здесь?» Мы сказали, что нет. Они сели на машины, и первый, который спрашивал, сказал: «Мы с орскомендату-ры патруль, проверяем посты полиции». Надо удирать! Может, они за подмогой рванули! — закончил Николай.

Говорю, что ясно, это были партизаны:

— Какие могут быть патрули, когда тут молоко партизаны сливают?!

До рассвета мы не спим, спрятавшись в копах. Теперь мы опасаемся, что партизаны ночью нас уничтожат, приняв за литовскую полицию. Но у Николая не было другого выхода: сказать, что мы ищем партизан, а вдруг это полицаи? А сказав «сорок человек», он подстраховался и от полицаев, и от партизан. Но мы все в ожидании. Несколько раз ходил на собачий лай. Где залает собака, я туда крадусь — может, удастся встретить партизана. Но ничего не удалось сделать.

На рассвете начали пробираться в сторону леса. Шли по следам велосипедных колес, оставивших след на росистой траве, это те двое ночью проехали на велосипедах. На поляне увидели пепелище сожженной усадьбы и крестьянина с лошадью, собирающего остатки своего хозяйства. Ребята, чтобы его не напугать, сидели в кустах, а я этого мужика час уговаривал сказать, где есть партизаны. Наконец он сдался:

— И страшно вас, и жалко вас. Идите прямо, там будет поляна, на ней дом лесника, а вправо — тропка в Истопище, к партизанам.

Пошли мы, и действительно, вскоре перед нами открылась поляна и в середине за забором стояла изба, поле вокруг катком закатывал парнишка лет тринадцати-четырнадцати.

Опять я пошел в разведку, оставив ребят в кустах. Стал подходить к парню и спрашивать, где здесь Истопищен-ский лес. Но парнишка искусно уходил от меня к забору, делая вид, что не слышит или не понимает меня. Я был метрах в пятнадцати-двадцати от забора, когда вдруг увидел, что из-за него на меня смотрят сердитые глаза и угрожающе чернеет дырочка ствола винтовки, мушка направлена мне в переносицу. Раздалось сердитое:

— Стой, руки вверх! Кто такой?!

— Вас-то мне и надо, — говорю, — я ищу партизан. Вдруг все ожило, подошли партизаны, лежавшие за забором, меня обступили и повели на подворье. За избой заметил группу, станковый пулемет на подводе — все приготовлено для встречи «литовцев». Все были очень напряжены. Пока не подошли остальные наши ребята, не развеялось подозрение.

Велосипедист вчерашний оказался начальником разведки у партизан, это Сергей Маркевич, наш «крестный», с тех пор он мой начальник, так как он забрал меня к себе, в разведку. Не сразу, конечно, каждого из нас сначала проверяли в бою; сразу распределили по отрядам, и в ночь двое из нас были вооружены и пошли в засаду, где показали себя хорошо, Коля Клочко был ранен. Это было испытание боем.

Так, 26 августа 1942 года мы были приняты в партизанский отряд, действовавший на Витебщине. Наш побег оказался столь смелым и неожиданным, что, наверно, только это и решило его удачу.

Спустя год ехали мы через Воронь на операцию в Боровку, у меня на санях пулеметчик, спрашивает:

— Скажите, Николай, прошлый год осенью в Воронь приходил военнопленный — так на вас похож, еще спрашивал, где партизаны, и три марки хозяину за картошку давал, а с ним другой, в литовской форме парень.

Я сразу понял, что это были мы с Юркой, а тощий крестьянин был он, мой пулеметчик.

— Да, — говорю, — я и есть. А кто был хозяин?

— Хозяин-то?.. А начальник полиции вороньской!

— Так почему ж он нас не взял?!

Мой собеседник хитро посмотрел и сказал:

— Да когда вы ушли, он еще и рад был. «Видал, — говорит, — с гестапо меня проверяют. Что ж я, не вижу? Полон карман немецких карандашей и три марки за картошку мне предлагает. Я и сделал вид, что их не признал. Понимать надо».

Вот и думай, что нет судьбы и что такое случайность.

* * *

Прошла неделя. В первых числах сентября партизаны нашей бригады организовали засаду в пяти километрах от Боровки по дороге на Витебск. Тут они увидели крестьянина, прокатывающего дорогу катком, обычный способ немцев разминировать дороги: есть мина — взорвется крестьянин со своей лошадью, но дорога очищена. Ребята стали выспрашивать мужика и поняли, что ожидается какой-то особый транспорт из Боровки. Вставили кляп мужику, связали и уложили в кустах, а сами заминировали дорогу. В десять часов утра показалась колонна автомашин. Впереди шел бронетранспортер, за ним кортеж из одиннадцати машин с офицерами и солдатами, а в середине колонны ехала открытая легковая машина. Когда подорвался бронетранспортер, наши выскочили на дорогу, и завязался бой. Все одиннадцать машин были уничтожены. Сейчас на этом месте под Воровкой стоит обелиск в память о том бое, первом крупном сражении нашей набиравшей силу бригады. Командовал отрядом под Боровкой Дмитрий Короленко. Митя мне потом рассказывал, что он сам сорвал с мундира убитого генерала, ехавшего в открытой машине, белый эмалевый крест и растоптал его на дороге. По найденным документам установили имя убитого — генерал-лейтенант Якоби. Я думаю, судя по месту боя, кресту, это отбывал в Мюнхен генерал, которого я рисовал. Значит, с ним могли быть и мы. Но генерал напоролся на засаду.

Удивительно, но я вновь услышал про Шульца и Лизабет.

С первых дней в партизанах мы с Николаем начали делать листовки, подписывали мы их так: «Художник бригады Николай Гутиев», «Художник бригады Николай Обрыньба» — думали, вдруг попадут листовки Шульцу или узнает Лизабет, что мы в лесу, у партизан. Так и произошло, но узнал я об этом через сорок лет.

Остались живы, пройдя Полоцкий и немецкий лагеря, Саша Лапшин и Володя Шипуля. В 1962 году я случайно встретил Сашу на улице, и он рассказал мне, что после нашего побега их с Шипулей перевели в Полоцкий лагерь военнопленных, откуда они нашли возможность передать записку швестер Лизабет, и швестер, договорившись с комендантом Полоцка, устроила их истопниками в столовую своего солдатенгейма. Однажды Лизабет пришла к ним радостная, вынула из-за передника на груди сложенную бумажку и показала нашу листовку: «Николай жив, партизан. Листовку дал Шульц». Оказалось, Шульц лежал с ранением в полоцком госпитале, Лизабет показала ребятам, что его ранило в грудь по бокам. Как видно, Шульц получил ранение в той же операции под Боровкой, в которой был убит его генерал. Но Шульц попал в «вилку» автоматной очереди и остался жив.

О дальнейшей судьбе Шульца и Лизабет я не знаю. Хочется верить, что они остались живы.