почти всех и положили. Как отходили, гусаров встретили. Попросили лошадей, чтобы пушку увести…, – Есаул глубоко затянулся.

– А они? – спросили солдаты.

– А они – шиш! Вот такая у нас взаимовыручка. – Есаул зло сплюнул. – Ну, и что же мы так профершпилились, а, солдатушки? На кой мы отступали?

– Да ничего мы не профершпилились, – ответил старый солдат с седыми усами. – Дрались, как велел нам Бог и государь. С моей роты почти все на поле том остались.

– Ясно дело, – вздохнул есаул. – Отчего же не наша взяла, вот чего не пойму.

– Кому-то же надо было одолеть, – рассудил другой солдат. – Стало быть, нынче не наша удача.

– Чего допрос устроил, – недовольно покосился на есаула фельдфебель. – Наше дело солдатское: встали спозаранку, помолились – и на позицию. А кто поставил нас, тот, выходит, мало смыслит, – вот и вышло так.

– Эй, дядя, ты говори, да думай, что гутаришь! – предупредил его есаул.

– А как есть, так и говорю, – упрямо ответил фельдфебель. – Стоим мы: спереди бьют – это ничего, терпим. Сбоку бьют, флот ихний – полбеды. А и сзади начали. Нам-то старикам привычно, не бог весть что, а молодые, уже шепчут, мол – измена. Из начальства никто доброго слова не сказал, мол «Здорово ребята! Поработайте во имя царя!» Нет. Офицерики наши все больше по-немецки балакают.

– Так у вас немчура командовала? – понимающе кивнул есаул.

– Она и есть. Разве же им понять русского солдата?

– И как все было?

– Как! Да как всегда. Видим: валит за застрельщиками сила. Таким манером обычно дело начинается. Палить начинают с тысячи шагов. Я аж подумал: вот дурни! И не жалко им пороху? Все же мимо расстреляют. А тут одному в ремень щёлк пулей, другому щёлк в ногу. Ротного нашего свалило. А ты – стой, жди свою пилюлю свинцовую. Стой, да глаза продавай.

– Сами чего не стреляли?

– С тысячи шагов? Что ты, мил человек! Глянь, почти у всех ружьишко с зазором, разверчено, разболтано.

– Это зачем?

– Как, зачем? Да чтобы на смотре во время упражнений щёлкало громче. Вот стояли и ждали, когда дело до штыков дойдёт.

– Что, совсем не стреляли?

– Почему же, подошли они ближе, так дали команду. Только пули до них не долетали. Стреляешь и видишь – лешего дразнишь. А что ещё хуже, дурак молодой сзади стоит и вздыхает: третью пулю в дуло загнал и все пшикает. Год в швальне просидел и ружья не видел. Не тем концом патрон всадил – ну, теперь молится – чего дальше будет? Все! Было ружье – стало палкой со штыком. Однако, ничего, стоим, грудь вперёд. Начали нас картечью почивать – ничего, стоим. А сами видим, штанцы красные уже через реку лезут. Наши батареи жарят, стрелки щелкают. Тут, братец ты мой, подскакал к нам сам князь Горчаков, махнул саблей: в штыки, говорит, ребята! Вот это по-нашему, думаю. Вот, сейчас покажем! Кинулись. Ура! А враг не дурак – обратно за реку. Развернулся на том берегу и опять нам сыплет, только все кругом валятся. Нам команда: назад! стой! Опять стоим. Да так два разка ещё было. А французы в штыки не принимают, все отходят, да отплёвываются. И всё бы ничего, догнали бы их, затоптали, да тут вдруг говоря: левый фланг наш отступает. Сбиты, говорят. Шабаш! Ты стой, а тебя, как тетерева обходят. Тут и штыком ничего не сделаешь.

– И что дальше было?

– Ай, не помню, – махнул рукой фельдфебель.

– А чего помнить? – вмешался один из солдат. – Балагур какой-то брякнул, дескать, поворачивай кругом и назад, так все и пошли. Вот тебе и сражение.

– Господь с ним! – старый фельдфебель перекрестился. – Чего уж тепереча кого-то винить. Дело сделано. Первый блин – комом. А второй – посмотрим! В драке не тот молодец, кто повалил, а тот, кто вывернулся.

– Бывайте, братцы! – Есаул поднялся. – За табачок – спасибо. Авось ещё свидимся.

***

В госпитале не хватало мест. Раненых снимали с фур и клали прямо на землю. Подполковник Гюббенет, небольшого роста, тщедушный немец, давал распоряжения санитарам. Голос у него уже охрип. По вискам стекал пот. Стекла круглых очков покрылись пылью. Подъехал адмирал Нахимов на гнедом жеребце. Помрачнел, увидев, сколько раненых.

– Христиан Яковлевич, что же вы их на голую землю кладёте? – возмутился он.

– А куда же я их дену, Павел Степанович? – раздражённо ответил Гюббенет, протирая мятым платком очки. – Посмотрите, что в корпусе творится. В коридорах лежат, в перевязочных…. Даже в мой кабинет положили.

– Знаете что, – вдруг вспомнил Нахимов. – Отправьте несколько фур к казармам сорок первого экипажа. Пусть скажут, что я распорядился выдать все тюфяки. Там штук восемьсот наберётся. А раненых надо разместить в Александровских казармах. Солдаты под небом переночуют – ничего страшного. Я сейчас доберусь до нашего главы дворянского собрания, попрошу, чтобы офицеров, кто лёгкие, разобрали по домам.

– Голубчик, Павел Степанович, вы мой спаситель! – искренне поблагодарил его немец. – Но, это – только половина.

– Ничего, ничего, придумаем что-нибудь, – заверил его Нахимов. – В театре можно перевязочный пункт организовать и в благородном собрании. Почему бы нет? Если есть тяжёлые офицеры – везите ко мне на квартиру.

– К вам? А вы куда?

– Потеснюсь, а то и на корабль перееду.

– И ещё одна просьба. Если вас не затруднит, Павел Степанович, – взмолился полковник медицинской службы, – поднимите вопрос перед светлейшим. Медицинская часть абсолютно не подготовлена. Я уже говорил об этом главнокомандующему, но не получил никакого ответа. Бинтов не хватает. С корпией – просто беда. Уже молчу о лекарствах. Аптекарей я, конечно, вызову из Киева, коллег из Киевского университета попрошу помочь. Они привезут все, что смогут. Но перевязочные средства нужны сейчас, немедленно. Ежели дальше пойдут такие кровопролитные сражения, боюсь, мы от пустяковых ран потеряем сотни человек. Вы, уж, голубчик, Павел Степанович, не забудьте. – Он вновь принялся нервно протирать очки.

– Непременно, Христиан Яковлевич. Непременно скажу.

***

Адмирал Корнилов, дабы взбодрить хоть как-то армейских офицеров после поражения, дал приём в честь Владимирского полка, его беспримерного мужества и стойкости. Приём состоялся на борту корабля «Великий Князь Константин».

Александр пришёл, когда застолье было в самом разгаре. Для младших офицеров столы накрыли на верхней палубе. В кают-компании – для старшего командного состава. Капитан Бутаков заметил Александра и подозвал к себе. По его растерянному лицу капитан понял, что брата тот не нашёл.

– Не хорони его раньше времени, – строго сказал Бутаков.

– Я стараюсь думать, что он живой, – с отчаяньем в голосе ответил Александр. – Но его нигде нет. Командир шестого сапёрного сообщил: Павел Кречен