— Я не упряма, — болезненно сглотнула она, но нервная судорога не проходила.

— Мне все равно, какая черта характера заставляет тебя быть непокорной.

Фрэнсис сообразила, что муж намеренно вызывает ее на вспышку, чтобы с чистой совестью заняться «укрощением строптивой». Она постаралась собраться с мыслями.

— Я ничего не сделала, милорд, чтобы вызвать ваш гнев. Я прошу только одного: не прикасайтесь ко мне. Я буду более чем благодарна, если вы завтра же уедете в Лондон, к своей любовнице.

— Но ты все еще не беременна, — заметил Хок вкрадчиво.

— Но не потому, что вы не старались!

Ее голос поднялся до высокой пронзительной ноты. Хок поспешил прикрыть дверь, чтобы не оповещать весь дом о подробностях происходящей конфронтации.

— Изволь-ка понизить голос, иначе мне придется вставить тебе кляп! Меня не устраивает болтовня лакеев, ясно тебе?

— Тогда уйдите!

Вместо ответа Хок окинул взглядом подходящие обрезки сукна на ближайшем столе.

— Пожалуйста, уходите… — жалобно повторила Фрэнсис, понизив голос.

— Хм… так ты все же способна на некоторое послушание? В таком случае пойдем.

Он протянул руку. Фрэнсис не шевельнулась. Ее глаза по-прежнему были полны ужаса, и это беспокоило Хока — впрочем, не настолько, чтобы уступить. Гораздо более сильным было снедавшее его чувство обманутого ожидания. Это подстегивало жестокость.

— Последнее предупреждение, Фрэнсис! — сказал он холодно.

— Животное!

— Что ж, это означает, что тебе не повезло и несчастливая судьба связала тебя с животным. Так или иначе, назад дороги нет!

Она продолжала прижиматься к стене, словно надеясь исчезнуть в ней. Хок поставил свечу на стол и направился в глубь комнаты. Фрэнсис попробовала увернуться, но на этот раз уловка не сработала. Хок поймал ее и потянул к себе. По его груди забарабанили кулаки. В ответ он так тряхнул Фрэнсис, что зубы ее клацнули.

— Прекрати сейчас же, дурочка, или я действительно вставлю тебе кляп!

Он был так взбешен, что даже не пытался справиться с собой. Только слабое отрицательное движение головы Фрэнсис остановило выполнение угрозы. Задув свечу, Хок перекинул жену через плечо и вышел из комнаты, направляясь к своей спальне.

Фрэнсис била крупная дрожь. «Интересно, от ярости или от страха ее так трясет?» — рассеянно подумал он.

Без единого слова он прошел в свою спальню, ногой захлопнул дверь и сбросил жену с плеча на кровать. Она упала на спину, громадные глаза, устремленные на него, даже не мигали. На ней по-прежнему было элегантное вечернее платье.

— Раздевайся! — бросил Хок. — И поскорее! Фрэнсис не двинулась.

— Я разорву твое платье, если ты сама не снимешь его. Она завела дрожащие руки за спину и принялась одну за другой расстегивать многочисленные пуговицы. По мнению Хока, это был слишком медленный процесс. Он рывком поставил Фрэнсис на ноги, повернул спиной к себе и в мгновение ока справился с этим. Платье соскользнуло на пол, окружив неподвижную Фрэнсис голубой шелковой волной.

— Умоляю вас… — прошептала помертвевшими губами она, — умоляю вас, погасите свечи…

— Я собираюсь рассмотреть все подробности! — отрезал Хок. — Снимай остальное!

Он отступил, давая себе большее поле зрения. Кошмар продолжался. Низкий вырез кружевной сорочки едва прикрывал грудь, тончайший муслин просвечивал почти насквозь. Фрэнсис поняла, что сейчас потеряет сознание от стыда. Она воспользовалась тем, что муж полностью отдался созерцанию, и сделала рывок в сторону канделябра, разом погасив все три свечи. Спальня погрузилась во тьму.

Хок поймал ее, когда она уже вцепилась в ручку двери.

— Вот, значит, как? — процедил он, в приступе бешеной злобы забывая даже о желании. — Помни, ты сама напросилась!

Опрокинув ее на край кровати и на этот раз прижимая левой рукой, правой он кое-как сдернул сорочку, потом подхватил Фрэнсис и с размаху швырнул ее на постель.

О том, чтобы зажечь хотя бы одну свечу, теперь не могло быть и речи: жена успела бы убежать. Что ж, на этот раз придется обойтись без света, подумал Хок мрачно.

Его дыхание участилось не то от предвкушения, не то от гнева. Поскорее стянув халат, он придавил Фрэнсис к постели всей своей тяжестью.

Ощущение горячего атласно-гладкого тела привело его в состояние, полуобморочное от желания. Полные груди часто вздымались, умопомрачительно нежные по сравнению с жесткой шерстью на его груди.

Все кончено, поняла Фрэнсис. Исчезла последняя надежда на спасение. Какой наивной дурочкой она была, считая, что удастся как-нибудь выкрутиться! Этот беспощадный самец был ее мужем, и ее страх вызывал лишь слепую ярость, нечего было и мечтать о милосердии.

— Не мучайте меня, милорд, — едва слышно попросила она. — Я не буду сопротивляться. Делайте то, что хотите, только побыстрее.

Она старалась думать о чем угодно, только не о том, что происходило сейчас с ее телом.

Если что-то могло разозлить Хока еще сильнее, то именно это. Тело под ним обмякло, точно неживое, даже прерывистого дыхания вскоре не стало слышно. В отместку он рванул ноги жены в стороны чуть ли не изо всех сил.

Однако даже в своем слепом гневе он сообразил, что не сможет войти внутрь, не повредив Фрэнсис. Даже если она и заслужила это, он не мог сознательно поступить так низко. Хок нахмурился в темноте, стараясь вспомнить, куда засунул проклятый крем.

— Не двигайся, — сказал он и отпустил Фрэнсис. Она и не собиралась двигаться. По правде сказать, она даже не заметила, когда тяжесть тела исчезла с нее. Вскоре матрац опять, прогнулся, но и это прошло мимо ее сознания. Ее ноги, инстинктивно сдвинутые, снова были разведены, и внутрь вошел палец, скользкий от крема. Дыхание, раздававшееся чуть левее и выше, стало частым и неглубоким. Это было похотливое дыхание ее мужа. Однако положение было безнадежное, поэтому Фрэнсис оцепенела.

Тело женщины вздрагивало, но вовсе не от наслаждения. Как только Хок понял это, у него вырвалось проклятие. Он отдернул руку и с размаху, намеренно грубо, вошел в нее. Фрэнсис ненадолго вернулась из той дали, в которой прятался ее рассудок. Хок теперь внутри нее, очень глубоко. Боли не было. Было одно только неприятное распирание, ее тело эластично растягивалось, чтобы принять весь его громадный размер. Она вновь ускользнула туда, где не было ни мужей, ни жен, ни супружеских постелей. Скоро все должно было кончиться. В те немногие разы, когда между ними происходило это, мужу требовалось едва ли несколько минут.

Хок скатился с Фрэнсис, как только пришел в себя. Его семя было внутри нее — это означало, что дело сделано. Желание ушло, ушел и гнев. Осталась только холодная пустота в душе.

— Иди к себе, Фрэнсис, — сказал он глухим, бесконечно усталым голосом.