– Ну, про отпечатки пальцев я не в курсе, Всеволод Федорович. Но вот «отпечаток» души у вас как-то уж очень сильно изменился. Я достаточно давно знаю и господина Руднева, и господина Балка… Так что, простите великодушно, вы – не они.

– Интересно… И откуда же такой занятный вывод, честный отче?

– Не мог Всеволод Федорович, с которым мы каждый третий день чаевничали и который регулярно мне все свои сомнения поверял, разом все это забыть и отринуть. И для души своей и десятка минут от самого Чемульпо не найти! Не мог Василий Александрович, не отличающийся особым слухом и никогда ничего в жизни не сочинивший, сам придумать все эти песни! И не верю я, наконец, что Руднев мог без приказа из-под шпица самовольно пойти на абордаж кораблей под британским флагом… У вас желания исповедаться случайно не возникало в последнее время?

– Отец Михаил, поверьте, если я исповедуюсь, то вы или меня в желтый дом сдать захотите, или святой водой кропить станете. Может, все же не стоит?

– Всеволод Федорович, а и мне тоже терять нечего. Боюсь, по возвращению в Россию меня святой Синод все одно сана лишит.

– Это-то еще почему? – встрял в разговор необычно примолкший Балк, сразу же заработавший очередное зыркание командира.

– Ну, так как же, господа! Я же командовал стрельбой из орудия. А как сказано «Ибо если кто погибнет от руки твоей, будешь извергнут из сана». Так-то вот. Но и не помочь раненому матросу, из последних сил напрягающемуся, чтобы перекричать шум боя, было бы не по-христиански. Одна из тех ситуаций, когда что ни сделай, все не верно.

– Ну, во-первых, вы не командовали, а только увеличивали громкость данных, выдаваемых канониром, да и вряд ли та пушка хоть раз куда попала с таким наведением, так что никто от вашей руки не погиб. Это я вам как артиллерист гарантирую.

– А сие старцев из Синода интересовать не будет. Намерение сиречь действие.

– Ну, я вообще никогда не понимал, как можно благословлять людей на совершение того, что сам делать не можешь или не хочешь[74]. А как же Пересвет с Ослябей? Я не про броненосцы, а про…

– Сын мой, не вам мне рассказывать, кто такие были Пересвет с Ослябей, поверьте. Они, в отличие от меня, были иноками, монахами, то есть не рукоположенными. А я совершил то, чего не имел права делать. А про благословение на бой… Ну, не нами заведено, не нам и менять. Хотя точка зрения ваша своей оригинальностью только подтверждает мои сомнения. Так как же насчет исповеди?

Наконец Руднева, а вернее, его карпышевскую составляющую, проняло. В конце концов, рано или поздно круг посвященных придется расширять, так почему бы не начать с батюшки? Особенно если он сам столь активно напрашивается на роль подопытного кролика для отработки методики вербовки сторонников. Уж лучше перед беседой с адмиралами и самолично императором потренироваться на кроли… Гм… На батюшках.

– Ну, вы сами напросились, честный отче. Только попытайтесь поверить, козни диавола тут ни при чем, и я не сошел с ума. Все, что я вам расскажу, правда. Хотя и весьма невероятная. Верить моему рассказу или посчитать, что я спятил от перенапряжения – ваш выбор. Потом вам «исповедуется» Балк, если захотите. А пока он выйдет и подождет снаружи, чтобы вы не подумали, что мы сговорились… Василий Александрович, я сказал, выйдет, а не встанет за спиной отца Михаила на предмет физического решения возможных осложнений.

Смущенно пожав плечами, Балк, неведомо как оказавшийся за спиной отца Михаила, вышел в коридор, оставив, однако, дверь слегка приоткрытой.

– Потом вы выслушаете и его историю, а там уже сами решайте, что к чему. Итак. Я родился пятнадцатого сентября одна тысяча девятьсот вовемьдесят первого года…

Спустя три часа отец Михаил, отягощенный невероятными рассказами двух своих духовных подопечных, удалился в свою каюту, где и провел в мучительных размышлениях бессонную ночь. Даже если поверить рассказу Балка и Руднева, к чему он к утру склонился, ибо рассказанное было слишком бредово для вымысла и слишком разумно для бреда сумасшедшего (если вообще два человека могут бредить одинаково), непонятно было, что теперь с этой правдой делать. Ибо ежели это факт свершившийся, то что он есть: результат промысла Божьего или же происки врага рода человеческого?

Владивосток. 19–21 февраля 1904 года

Утром 19 февраля во Владивостоке началось совместное собрание командования недавно вернувшегося из похода Отряда крейсеров, гарнизона крепости, артиллеристов береговой обороны и руководства порта. Ввиду серьезности текущего момента его почтил своим личным присутствием военный губернатор Приморской области и наказной атаман Уссурийского казачьего войска генерал-майор Алексей Михайлович Колюбакин.

Будучи неплохим организатором и, вдобавок, человеком для его чинов весьма сдержанным и тактичным, генерал своего мнения с места в карьер никому не навязывал. Понимая, что мало разбирается в военно-морских проблемах, он старался по мере сил остужать страсти, с которыми сие мало управляемое сборище в очередной раз пыталось прийти к единому взгляду на стратегию и тактику ведения крейсерской войны и на месте в ней Владивостокского порта и крепости.

В отсутствии твердого руководящего начала действовать все явно собирались по методу «лебедя, рака и щуки». К тому же неразбериха в головах усугублялась шквалом телеграмм, полученных из штаба наместника и из столицы в последние двое суток. Изрядного шуму наделал приказ от Алексеева: «В связи с переводом в Порт-Артур Николая Карловича Рейценштейна начальником отряда крейсеров назначается Карл Петрович Иессен, который немедленно выезжает из Порт-Артура во Владивосток».

Многие и на берегу, и на кораблях посчитали это его решение чуть ли не скорой и неправедной опалой Рейценштейна, вызванной неудачей первых боевых выходов. Но долго обсуждать вопрос: столь ли уж велика была личная вина начальника отряда в том, что из-за намерзания льда в орудийных стволах и укачанной штормом команды он приказал прервать операцию и возвращаться в базу, офицерам не пришлось.

Принятые телеграфистами очередные срочные депеши, причем поступившие прямо из Петербурга, многие вообще восприняли как явную несуразицу. Началось все со вчерашней телеграммы капитула Ордена Святого Георгия на имя Гаупта: на него возлагалось проведение мероприятий по награждению офицеров Орденами 3-й или 4-й степени и знаками их отличия, сиречь Георгиевскими крестами, нижних чинов. Согласно Указу императора от 11-го числа.

Когда начальник над портом ознакомился со списком награжденных, то минут на пять форменно лишился дара речи. Ибо в них шла речь о награждении экипажей «Варяга», «Корейца», находившихся на крейсере моряков с «Севастополя» и еще каких-то казаков, также участвовавших в деле у Чемульпо. Кого награждать-то, спрашивается, и где, если оба корабля лежат на дне?! Выжившие с «Корейца» сейчас на борту французского крейсера, а немногие уцелевшие с «Варяга» все переранены и лечатся сейчас в госпитале Шанхая…