– Я тебе уже говорила…

– Что ты говорила, я знаю, – перебивает она. – Но есть кое-что, что мы должны тебе сказать.

– Так скажите.

Джордж поднимает руку, привлекая наше внимание:

– А нельзя ли заняться этим где-нибудь в другом месте? Не на глазах у половины команды?

Я оборачиваюсь и вижу, что дюжины две моряков окружили нас, в их пальцах золотятся монеты.

– Давайте дальше! – цедит один сквозь обломки черных зубов.

– Ставлю десять крон, что мертвец ей сейчас руку оторвет!

– Вдвое, что она ему голову снимет!

– Соверен, что сперва мертвец оторвет ей руку, а потом она ему снимет голову!

Азартные крики, ставки растут.

– Бросьте, – говорит нам Джон. – Мне пришлось отдать капитану почти все, что у нас есть, чтобы он нас пустил на борт. Будете продолжать – он нас вышвырнет прочь. – Он оглядывается. – Пошли на корму. А ты, – обращается он к Шуйлеру, – если подашь хоть малейший повод для беспокойства, я тебя сам за борт выброшу. Понял?

– Как обычно, сама любезность, добрый Джон, – бурчит Шуйлер вполголоса. – Неудивительно, что она тебя так любит.

У Джона на лице появляется выражение удивления, но тут же сменяется хмурой гримасой.

– Пошли.

Я убираю меч от шеи Шуйлера, и мы впятером идем мимо людей, вопящих и улюлюкающих нам вслед, обходим ящики и пушки и наконец добираемся до кормы. Друг за другом поднимаемся по узкому деревянному трапу на верхнюю палубу. Тут тихо – только бухты канатов, еще несколько пушек, бочонки с порохом.

Я оборачиваюсь, смотрю на своих спутников.

– Ну, что такое?

Файфер садится на бухту каната.

– Речь идет о твоем испытании.

– И что это, к черту, за речь?

– В тот вечер, когда ты нам о нем рассказала и отправилась спать, мы с Гумбертом, Джоном и Джорджем его обсудили. Как действует эта магия.

– И?

– Судя по тому, что ты мне рассказала, испытание кажется комбинацией заклинаний. Точнее, чарами внутри чар. Во-первых, конечно, чары сокрытия: выдать скрижаль за обычную деревянную дверь. Во-вторых, иллюзия.

– Это не было иллюзией, – возражаю я. – Это произошло на самом деле.

– Нет, иллюзия, – настаивает она. – Что вовсе не означает, что этого на самом деле не было. Ты это чувствовала, видела и соответствующим образом отреагировала. Вот из-за твоей реакции она и стала реальной. Ее обратил в реальность твой страх.

– Без разницы.

Файфер качает головой:

– Разница есть. И очень большая. Потому что когда ты пребываешь внутри иллюзии, то можешь – если хватит умения или везения – себя уговорить, что она не настоящая. Таким образом ты убиваешь страх, а он убивает иллюзию. В чем была суть испытания? Побороть свой страх?

– Да.

Файфер кивает:

– Это и случилось, когда ты запела. Ты успокоилась на некоторое время, достаточное, чтобы увидеть: это происходит не на самом деле. И вот потому-то ты и увидела скрижаль вместо двери. Проникла взглядом за иллюзию. Так вот, тебе придется сделать это снова.

– Понятно, – говорю я. – Значит, я делаю то, что уже делала раньше, только теперь со знанием механизма работы этого заклинания. – Я гляжу на своих спутников. Джордж сидит, подпирая коленями подбородок. Джон смотрит в сторону, на воду, руки сложены на груди, зубы стиснуты. – Я чего-то не поняла?

Файфер набирает воздуху в грудь:

– Знаешь ли ты, проходили ли другие ищейки то же самое испытание?

– Я… нет. У каждого было что-то иное.

Никто из нас не говорил о своем испытании, но нетрудно сообразить, что у кого было. Кто о чем кричит во сне, кто чего избегает наяву.

Калеб никогда мне о своем не говорил, но я догадываюсь: он едва не утонул. Целый месяц прошел, пока я уговорила его помыться, и он ежится всякий раз, когда идет дождь.

– Это значит, что испытание – чары, нацеленные на страх конкретного человека. По-настоящему хитрая магия, как ты знаешь. Видимо, Блэквелл очень силен… – Она морщится и меняет тему: – У тебя что было? Я имею в виду твой страх.

– Я уже рассказала.

– Да, знаю, но… ты действительно боишься, что тебя закопают заживо?

– Уже закопали, – огрызаюсь я. – Но нет. В то время я…

Мне не хочется им говорить, чего я боюсь. Такое чувство, будто сознаешься в чем-то бо́льшем.

– Так что это было?

Я отворачиваюсь от них, смотрю на воду. Но чувствую на себе их взгляды.

– Я боюсь остаться одной. – Голос у меня тихий, слабый. Не знаю, слышат ли они меня за криками матросов на палубе, за плеском волн о корпус корабля, но продолжаю: – Умереть одной. Калеб говорит, мы все умираем в одиночку, но я не думаю, что это на самом деле так. Но встречать смерть одному – другое дело. Знать, что никто не спешит тебе на помощь, никто никогда не придет. Знать, что ты сама по себе и что так будет всегда…

Я замолкаю, поворачиваюсь. Все четверо смотрят на меня, и выражения их лиц – безмолвный хор ужаса и сочувствия.

– И ты все еще этого боишься? – спрашивает Файфер таким же тихим голосом.

– Не знаю. – Я закрываю глаза под их неотступными взглядами. – Я уже не знаю, чего я боюсь. Но и не понимаю, какая разница.

– Разница очень большая, – говорит она. – Потому что вдруг гробница не будет той же, что в прошлый раз? Или твой страх изменится? Совершенно непонятно, что ты там встретишь. Что, если пение теперь не поможет?

Я чувствую, как мои глаза делаются большими. Я же об этом не подумала! Даже не учла, что гробница может быть другая. Что все может произойти еще хуже.

– Я не знаю, в каком состоянии ты будешь, когда все это кончится, – продолжает Файфер. – Ты, ко всему, еще и слабее, чем была, когда тебя ежедневно муштровали, ты ранена. Если Шуйлер будет рядом, он поможет уничтожить скрижаль. Кроме тебя, только он достаточно силен, чтобы это сделать.

Я оборачиваюсь к нему:

– И ты согласился на это? Почему?

Шуйлер вздыхает – и тут же теряет маску праздного снисходительного интереса и безразличия. Впервые я вижу отразившиеся на его лице годы и груз многих знаний у него в глазах – темная тень за небесной синевой.

– Потому что Файфер меня попросила, – говорит он. – Потому что я не хочу, чтобы она шла туда одна. Потому что не желаю смерти Николаса. Потому что считаю Блэквелла куда опаснее, чем мы можем себе представить. Потому что если я этого не сделаю, меня будут травить, как сейчас травят тебя. – Он пожимает плечами. – Меня ждет долгая-долгая жизнь, и мне не хочется провести ее в бегах.