– Калеб! – ахаю я. – Что ты… как ты…

– Как я тебя нашел?

Я киваю, не в силах говорить.

– Было непросто – не буду врать. Стало легче, наверное, когда нашли мертвых стражников в Степни-Грин. Я сразу понял, что это ты – твою работу я всегда узнаю.

Он улыбается, но глаза остаются серьезными.

Меня начинает трясти.

– Калеб, я…

Он поднимает руку:

– У меня к тебе есть разговор, а времени не воз. Со мною Маркус и Лайнус. Тебя они не видели – пока что.

Я резко оборачиваюсь, высматривая их в толпе. Что, если они найдут моих спутников?

– Не беспокойся, они не ищут твоих друзей. Я им особо сказал, чтобы их не трогали.

Я замираю.

– Да не смотри ты так, я рад, что у тебя есть друзья. Что о тебе заботятся. Особенно этот длинный, похоже.

Я испускаю придушенный вздох.

– Элизабет, я пришел звать тебя вернуться.

Я не сразу обретаю дыхание.

– Что? – говорю я наконец. – Нет, Калеб, я не пойду в тюрьму. Я…

– Ты не пойдешь в тюрьму, – отвечает он. – Я теперь инквизитор, если ты не знаешь. Мое слово – закон. Я хочу, чтобы ты вернулась и снова стала ищейкой.

– Что? – повторяю я. Не могу поверить своим ушам. – Нет, Калеб, я не могу.

Он хмурится:

– Почему? Что же ты будешь делать? Не станешь же ты мне говорить, что хочешь остаться здесь, – он пренебрежительно машет рукой, – вот с ними?

– Да. То есть нет. Пока не решила.

Я понимаю, что сама не знаю, чего мне хочется. Или что я могу.

– Что он тебе наговорил? – Калеб берет меня за руку. – Что тебе сказал Николас Пирвил такого, что ты думаешь, будто у него ты вне опасности? Что с ним надежнее, чем со мной? Почему ты думаешь, что он тебя не убьет, как только ты закончишь то, что для него делаешь?

Я вырываю у него руку.

– Не в Николасе дело. В тебе. – Под веками ощущается жжение подступающих слез. – Ты не пришел за мной. Там, в тюрьме. Ты бросил меня умирать. Ты меня бросил, не оставив мне иного выбора – кроме этого.

– Кто тебе сказал? Николас? – Синие глаза Калеба вспыхивают злостью. – Я за тобой пришел бы. Я тебе сказал ждать меня. Ты обещала, что дождешься. – Он берет меня за руку. – Но когда я вернулся, тебя уже не было.

Слезы грозят вот-вот прорваться. Не знаю, кому верить. Не знаю, чему я хочу верить.

– Я там чуть не сдохла. Ты это знаешь? Заболела тюремной горячкой и едва не умерла. – Мне вспоминается Джон, который спас мне жизнь. И не уверена, что Калеб сделал бы то же самое. – Если ты и правда собирался за мной, отчего не шел так долго?

– Мы знали, что Николас появится, придет за тобой. Ясновидец Блэквелла сказал ему, что так и будет. Все это была ловушка. Твой арест, вообще все. Надо было бросить тебя в тюрьму, чтобы заманить туда Николаса. Блэквелл мне так и сказал, когда я пришел за тебя просить.

У меня судорогой сводит горло при мысли о таком предательстве.

– И ты на этом успокоился? – шепчу я. – Ты не мог не знать, как я перепугана. Я чуть не умерла, Калеб. – Повторяю, потому что это надо повторить. – И ты пальцем не шевельнул.

– Я сделал так, как Блэквелл мне велел. Я твой лучший друг. Ты правда думаешь, что я бросил бы тебя умирать?

Я молчу.

– Хочешь сказать, что не веришь мне?

Я смотрю на него. Тот же Калеб, которого я знала всегда. Беспокойный, честолюбивый, всегда жаждущий большего. И только сейчас я понимаю, как глубоко проела его язва честолюбия. Как болезнь, сейчас она правит им, его мыслями, его поступками, определяет, что он хочет видеть, а на что не стоит обращать внимание. Как болезнь, она однажды приведет его к смерти. Меня уже чуть не привела.

– Тебе я верю, – говорю я. – Но я не верю Блэквеллу.

– Что ты несешь? – вспыхивает Калеб. – Да где бы мы были сейчас без него? В той же кухне или вообще бог знает где. Он дал нам возможность, которой не дал бы никто другой. – В голосе его звенит глубочайшая убежденность в собственных словах. – Ты ему жизнью обязана. И я тоже.

Я качаю головой. Не хочу думать, чем я обязана Блэквеллу.

– Почему он тебя сделал инквизитором? – спрашиваю я вместо ответа.

Калеб хмурится, отворачивается от меня, но я успеваю все же заметить на его лице выражение, которого очень давно не видела. Неуверенность.

– Потому что я лучший из его охотников, – говорит он наконец. – Потому что на меня он всегда может положиться. Потому что…

– Потому что знал: если он сделает тебя инквизитором, ты сможешь меня найти.

Калеб кидает на меня неопределенный взгляд, но мы оба знаем, что это правда.

– И есть еще кое-что, чего ты про Блэквелла не знаешь. А если бы знал, мог бы думать о нем по-другому – и о том, что ты для него делаешь.

– Что ты имеешь в виду?

– Что Блэквелл – колдун.

Калеб замирает. И вдруг, совершенно необъяснимо, начинает смеяться.

– Ты сама этому не веришь.

– Не верила. Поначалу. Но это объясняет очень многое. Все вообще. И наши стигмы, и наше обучение, и его планы.

– А какие же это планы?

Он все еще смеется.

– Устроить переворот. Сбросить Малькольма и самому занять трон. А для этого использовать магию.

Калеб резко прекращает смеяться.

– Государственная измена, – говорит он. – Николас сделал из тебя изменницу. За такие слова ты могла бы еще до рассвета попасть на костер.

– Блэквелл уже пытался, если ты помнишь.

Калеб досадливо морщится:

– Я же тебе сказал: это была часть его плана.

Я мотаю головой, но он продолжает:

– Вернемся со мной! – Он говорит тихо, проникновенно. – К утру мы будем уже в Апминстере, и все пойдет так, как раньше. Только ты и я.

– Нет.

– Что?

Он ошеломленно выкатывает глаза. Впервые в жизни он попросил меня идти за ним, и я отказалась.

– Я не могу вернуться, – повторяю я. – И не хочу возвращаться. Я боюсь за тебя, Калеб. Боюсь того, что делает Блэквелл, и того, что он делает с тобой. – Я сглатываю слюну. – Боюсь, что тебе грозит опасность.

– Мне ничего не грозит, – отвечает он. – А вот тебе будет грозить, и единственный способ спастись – вернуться в замок со мной.

Предупреждение достаточно прозрачное, но я все равно отступаю. На миг я думаю, что вот это и есть настоящее мое испытание: проверка силы, проверка воли и умения преодолевать страх. Такая же реальная, как испытание в гробнице. Не Блэквеллом организованная проверка, но все равно вдохновленная им: заставить меня выбирать между лучшим другом и свободой, семьей и жизнью.