– Загнать в тупик – это не в угол ставить. Я имел в виду, она меня сбивает с толку.

– А. Ну, это совсем другое дело, не? Но знавал я многих женщин – великое их множество, если уж на то пошло, – и могу сказать, что загонять нас в тупик – это у них, Отелло, в натуре. Они по самой сущности своей прелестные полоумницы. Но из них всех Дездемона прелестней многих и далеко не так полоумна.

– Прелестна ли она, коль неверна?

– Дездемона?

– Да.

– Неверна тебе? Обманывает тебя с другим?

– Да.

– Херня на постном масле!

– Однако есть у меня подозренья.

– А доказательств нету?

– Другие говорили.

– Если ты про монашкин костюм, то это я придумал, целиком и полностью.

– Да не монашкин костюм. Монашкин костюм просто…

– Потря́сен! Я знал, тебе понравится. Надо было заставить ее загнать тебя в тупик прямо в монашкином костюме – и чтоб отчитывала тебя по-латыни, а сама тем временем имала тебя до потери мозга.

– Загонять в тупик не это значит!

– Ну ладно. Так ты готов обвинить свою жену в неверности – твою жену, кто ради тебя отринула всю Венецию, не уступила самым могущественным мужам республики, и все – ради тебя, мавра. Это ее ты хочешь обвинить, без всяких доказательств и улик, поверив чьему-то замечанью, однако ж Яго – известный тебе как мерзавец, головорез и предатель, – для его обвиненья моих слов тебе мало? Уважь хотя б мое сужденье в этом, Отелло, если не что-то большее, иначе будешь ты дурак.

– Я видел, как на балконе она беседовала с Микеле Кассио. А потом пришла ко мне и просила за него. Чтоб я его простил.

– Это оттого, что она добра, и справедлива, и милосердна, и ее саму облыжно осуждали за одну видимость, и потому что она тебя любит и хочет, чтоб ты тоже был добр, справедлив и милосерден. А кличку тебе придется подбирать свою, Отелло, «Черный Дурак» занята мной. Хоть ты и черен, и дурак.

Мавр дал голове своей соскользнуть с рук и стукнулся лбом о стол.

– Я дурак, – послушно сказал он.

– Не выйдет переметнуться на другую сторону, раз я сейчас выигрываю.

– Нет, ты прав, я точно дурак. Я обидел любовь своими подозреньями. Даже не знаю, что мне делать теперь. Я ж воин, речь моя груба и не так гладка, как у тебя.

– Ты всегда это говоришь, но мне кажется, мы оба знаем, что отговорить ты способен и сиськи у кабацкой потаскухи.

– Я к тому, что у меня нет опыта просить прощенья. Вот ты что делал, когда обидел свою еврейку?

– Для начала она не моя еврейка, она просто еврейка, и я, говоря строго, ее не обижал, хотя она и впрямь на меня сердится за то, что я затянул и сообщил ей о Лоренцо не сразу.

– А ты, меж тем, просто не хотел ей делать больно.

– Именно! И кроме того, она отчасти недовольна, что я спустил все золото ее отца.

– За которое генуэзцы освободили очень важного пленника.

– Что, очевидно, для нее не имеет такого значения, как для тебя и меня. Кстати, об оном. Позволь-ка я схожу за спасенным мною венецианцем. – И я направился к двойным дверям залы.

– А прощенье? – не унимался мавр.

– Лучше все свалить на обезьянку. Если получится. Давай я приведу венецианца.

– А штаны сначала не наденешь? – спросил мавр.

– Да он тут рядом сидит, с Харчком.

– Он ждал все это время?

– Ну, три месяца он просидел с Харчком в тюрьме, еще несколько минут в его компании не сведут его с глузда. – Я выглянул в щель между створками и позвал: – Эй, вы двое, заходите. Генералу нужно с вами повидаться.

Первым вошел Марко Поло, за ним – Харчок, и оба грубо проигнорировали присутствие венецианского главнокомандующего. Похоже, их отвлек тот факт, что я совершенно голый.

– Ох, ебать мои чулки. Ладно, надену каких-нибудь штанов. Хотя я же в кинжалах, нет? – (Я был в них, да. Нет смысла в примерках шутовского наряда, если под ним я не могу спрятать кинжалы.) – Благородному господину даже про ебаную философию не поговорить – вы, пуританские пиздюки, непременно будете осуждающе пялиться на его уду d’amore.

– Это, блядь, французский, – пояснил мавру Харчок. Затем, словно видя Отелло впервые, добавил: – Дракон, которого Карман дрючил, тоже был черный.

Мавр поднял голову от стола.

– Что? – И встал навстречу путешественнику.

– Не обращай внимания, у него водобоязнь. Отелло – Марко Поло. Марко Поло – Отелло, – поспешно вмешался я, натягивая парусиновые штаны, которые снимал ради портного.

Путешественник и генерал обменялись любезностями и наговорили взаимных комплиментов репутациям друг друга, после чего принялись рассказывать байки о тех местах, где каждый побывал, и людях, которых встречали. Я сказал:

– Поло, а дайте-ка мне шкатулку из вашей котомки? Отелло, ты должен это видеть. Я тут подумал о требушетах, что ты хотел поставить себе на корабли.

Марко Поло извлек красную лакированную шкатулку, украшенную черным драконом, и я от нее отмахнулся.

– Да не эту, другую. Вы с ума сошли? – Он протянул мне черную шкатулку, крупнее предыдущей, размерами со стопу взрослого человека. Я отколупал с нее крышку и из обитого мягким отсека вытащил четыре круглых бумажных кулька, не больше ногтя каждый. Один кинул на пол и отскочил, когда он разорвался у моих ног. Поднялось облачко дыма. Другой я кинул под ноги Харчку, и он съежился от хлопка и дыма. После чего я сделал обратное сальто и шваркнул два оставшихся в тот миг, когда приземлился на ноги. В ушах зазвенело от грохота.

– Катайцы это называют «драконьей пудрой», – сказал Марко Поло. Посмотрел на меня. – Хотя к драконам никакого отношения не имеет.

Отелло посмотрел на все это, подождал. Он не говорил ни слова. Я поднес ему шкатулку и взял щепоть порошка из другого ее отделения.

– Не впечатляет, я знаю. Лишь несколько ее крупинок в пакете и мелкий щебень. Когда камешки бьют по крупинкам, те с хлопком загораются. Трюк фокусника, верно? Но вообрази, что будет, если пудры будет побольше и в сосуде.

Я вытащил из шкатулки небольшой цилиндрик бумаги – с мой большой палец толщиной, на бумажке – катайские знаки. Из цилиндра торчал навощенный шнурок, пропитанный черной пудрой.

– Пока вот столько, смотри.

Я отыскал глазами в углу залы турецкую вазу высотой мне по грудь, а из миски на столе схватил дыню. Раскрутив ее на пальце, я поджег фитиль бумажной гильзы – он зашипел и заплевался искрами. Я подбежал к вазе, бросил туда гильзу и быстро пристроил дыню в горловине сосуда. И поскорей отбежал в сторону.

– Не тревожьтесь, – сказал я. – будет громко. Когда Поло нам показал, я тоже вздрогнул.