Октавия вздрогнула оттого, что его пальцы еще сильнее стиснули плечи, но гнев мужа ее, казалось, не тронул. Скатывался, словно капельки воды с кожи. Его волнения ее не касались, боль доставляли лишь собственные. И теперь, снова на грани истерики, она поняла, что именно ей чуть-чуть не пришлось пережить. И этот ужас был только отложен на время.

— А что бы изменилось, если бы я тебе рассказала? — В тихом голосе послышалась неприкрытая горечь. — Я делала то, на что подрядилась. Ты прекрасно знал, что это должно было произойти. Так какая разница, когда? Чтобы ты сидел и представлял, как там и что? — Голос внезапно зазвучал громче. — Этого ты хотел? Ты приобрел за деньги шлюху. Она выполняет свою работу. Но тебе показалось этого мало. Захотелось еще позабавиться, потешить больное воображение!

Откуда взялись эти страшные слова? Они срывались с ее губ, точно яд с жала гадюки, но Октавия не могла сказать, зачем и отчего. Внутри забурлило и вспенилось, и отрава нашла себе путь на волю.

Руперт посерел.

Октавия замолчала, потрясенная собственными словами. От последних лучей умирающего солнца на столе пролегли длинные тени. Руперт разжал пальцы и отступил назад.

— Как ты могла такое сказать? — Теперь его голос стал удивленным и тихим.

— Ты мне с самого начала заявил, что в отношения с Филиппом будет вовлечено лишь мое тело, а душа и разум останутся нетронутыми. Так поступают только шлюхи, — ровным голосом объяснила Октавия. — К чему притворяться, ты нанял публичную девку; Да и что еще ты мог обо мне подумать после того, как я оказалась в твоей постели?

Октавия отвернулась. Выплеснулись чувства, которые раньше даже в самых потаенных уголках души она боялась облекать в слова, и девушка чувствовала себя опустошенной.

Руперт тяжело вздохнул:

— Ничего позорного в той первой ночи не было.

— Конечно же, было. Я вела себя как распутница. Мы оба прекрасно понимаем: если бы это было не так, ты бы не предложил мне соблазнить своего врага.

Руперт взъерошил волосы. Подошел к окну, минуту постоял, наблюдая, как на землю быстро спускаются синие сумерки.

За его спиной не шевелясь сидела Октавия. В ту первую ночь ее поведение, без сомнения, было бесстыдным, но она о нем не сожалеет. Произошло то, что произошло.

Первым очень тихо заговорил Руперт:

— Ты нисколько не виновата в том, что случилось в «Королевском дубе».

— Ты сам сказал, это я тебя позвала.

— Позвала, но не по своей воле. — Он по-прежнему невидяще вглядывался в падающую на землю ночь.

— Не понимаю. — Октавия вдруг похолодела. Ей показалось, что в комнате затаилось нечто страшное, гораздо страшнее, чем вырвавшиеся у нее слова.

— Помнишь горячий пунш?

— Да. — От нехорошего предчувствия Октавия схватилась за горло.

— Тогда, наверное, не забыла, как сказала, что хорошо бы в него добавить гвоздики?

— Помню. — Страх вместе с тенью забился по углам. Руперт обернулся.

— В гвоздике содержалось вещество, которое помогает расслабиться… снимает всякие самоограничения, усиливает чувственность.

Октавия непонимающе уставилась на мужа. Она помнила свои ощущения: особое возбуждение, беспокойство, провал в восхитительный, чувственный мир, без рассудочных и душевных барьеров. Ночь любви показалась ей сказкой.

— Ты меня опоил? — В вопросе прозвучало сомнение, точно девушка не могла поверить в то, о чем спрашивала.

— Да.

— Значит… значит, изнасиловал.

— Можно сказать и так.

— Но зачем? — Она проговорила это очень тихо, но с невероятной силой.

Руперт вернулся к столу и сел. Пламя свечи внезапно резко очертило проступившие у рта и у глаз морщинки.

— Мне нужна была твоя помощь, — прямо ответил он, решив, что и так достаточно ее обманывал. — Хотел привязать тебя к себе. Хотел, чтобы ты познала радость любви.

— Понимаю, — откликнулась Октавия и пригубила портвейн. Она надеялась, что вино растопит ком в горле, снимет тяжесть в груди. — И у тебя все получилось.

Руперт потянулся к ее безвольно лежащей на столе руке, но она отдернула ее как ужаленная.

— Я хочу, чтобы ты мне поверила. С тех пор я больше так не думаю.

— И какое это имеет значение? — безразлично произнесла Октавия, но ей хотелось плакать, кричать, выцарапать ему глаза.

Девушка встала.

— Извини, я хочу спать. Если это тебе так важно, о следующем свидании я тебя оповещу.

— Октавия…

Но в шорохе шелков она уже шла к выходу, и через секунду дверь за ней захлопнулась.

Руперт разразился проклятиями и не мог остановиться, пока не произнес все известные ему ругательства. Потом наполнил бокал и в мрачном молчании выпил.

Дела складывались хуже некуда, и он не знал, как их поправить. Если Октавия его не простит, делать нечего, придется ее отпустить.

Он поднялся и вышел из гостиной. У дверей Октавии рука уже хотела постучать, но Руперт передумал, боясь получить отказ. Просто без всяких церемоний вошел.

Октавия сидела у окна. Когда она обернулась, Руперт увидел в ее глазах слезы.

— Милая моя! — Он потянулся к ней, хотел утешить, погладить.

— Не трогай! — Девушка прикрылась ладонями, точно защищаясь.

От этого жеста руки Руперта безвольно упали. Он стоял и смотрел на жену сверху вниз, ощущая себя беспомощным, как в детстве, когда от козней близнеца им овладевало бессилие. И не мог избавиться от мысли: то, что он сделал с Октавией, достойно не его, а Филиппа.

— Я не трону тебя, — немного помолчав, проговорил он. — Просто зашел сказать, что ты свободна от своих обязательств. Все, что требуется от меня, я выполню, но тебе больше делать ничего не придется. Если пожелаешь, живи здесь, и я позабочусь о тебе и твоем отце, пока окончательно не разберусь с Ригби и Лакроссом и не верну вам состояние.

Октавия покачала головой. Раньше за то, чтобы услышать эти слова, она отдала бы многое. Но теперь девушка понимала, что их вынудили сказать неспокойная совесть и стыд — если, конечно, Руперт был способен на такие чувства. А она бы хотела, чтобы он страдал от стыда.

— Нет, от своих обязательств я не отступлюсь и добуду для тебя кольцо у Филиппа Уиндхэма. Мы заключили деловое соглашение и отныне будем ограничиваться только им.

Ее лицо стало решительным, а глаза похолодели. Слезы высохли, кроме тех, что струились из самого сердца. Так она оплакивала обрушившиеся на нее горе и предательство. Но те слезы были ему не видны.

— Хорошо, — спокойно согласился Руперт. Он обидел Октавию и потерял на нее все права. К тому, что он рассказал об их первой ночи в «Королевском дубе», добавить было нечего.