— Похоже, чист как агнец. Ходит, куда обычно, разговаривает с тем, с кем всегда. Я по крайней мере ничего не раскопал. А что? Собираешься снова выйти на дорогу?

— Возможно. — Руперт накинул на плечи сюртук. — Есть одно личное дельце.

— Неужели пойдешь на дорогу по личным делам? — В голосе Бена слышалось явное неодобрение.

— Только на этот раз, — Руперт старательно завязывал галстук, — понадобится домик.

— Дай только знать, когда.

— Хорошо.

Из кармана панталон Руперт достал тяжелый бронзовый ключ и, открыв ящик, вынул две закладные. Завтра Лакросс и Ригби получат из банка уведомление о необходимости внести задолженность за дом. И они с ним согласятся, потому что увязли в этом деле по уши. Руперт засунул закладные в жилетный карман и на пламени свечи сжег фиктивные чеки своих сообщников. Спектакль завершен. А когда Октавия выманит в пустошь Филиппа, над сценой опустится занавес.

Пепел лег на стол серой горкой, и Руперт смахнул его на пол. А когда поднял глаза, сердце Бена сжалось: хозяин таверны был рядом с другом в самые страшные минуты, но никогда не видел у него такого беззащитного выражения лица.

— Закроешь сам. — Руперт направился к двери. В его глазах таилось нечто, очень похожее на отчаяние.

Ялик остался у перевозчика. Руперт забрал лошадь в таверне «У ангелов». В воздухе, казалось, была разлита враждебность. Недавно улицы города были немыми свидетелями того, как здесь проходила толпа. В переулках стояли горожане, к окнам прилипли испуганные лица.

Но Руперт не обращал на окружающее почти никакого внимания. Не улучшили его настроения ни сегодняшний спектакль, ни хрустящие в кармане жилета бумаги, которые возвратят дом Оливера Моргана его законному владельцу. Он думал только об Октавии: как она встретит его на Довер-стрит?

Девушка держалась с ним подчеркнуто вежливо, но улыбка не озаряла золотистых глаз, которые казались далекими и чужими, как потускневшее солнце. Если же Руперт случайно до нее дотрагивался — обычным, дружеским жестом, — тут же отстранялась и как будто внутренне сжималась, словно испытывала необоримое отвращение.

Он больше не приходил к ней, не надеялся увидеть в ее глазах водоворот страсти. Чувствовал себя счастливым, если удавалось хотя бы вовлечь в разговор. Октавия больше не смеялась, но Руперт, казалось, до сих пор слышал ее страшный хохот в тот ужасный день — хохот, который вынести было тяжелее, чем рыдания.

Она носила в себе рану. Октавия, которую он знал и любил, спряталась в новой оболочке и, как подстреленный зверек, пыталась себя вылечить. Руперт все это понимал, но не знал, как к ней пробиться сквозь панцирь.

Он думал, что смирится с потерей. Согласится с тем, что Октавия сыграет свою роль, честно выполнит обязательства в их сделке, и он останется доволен хотя бы этим. Но его отвращение к себе каждый раз возрастало, когда он видел в ее глазах обиду.

Руперт оставил Питера в конюшне и направился к парадному подъезду. Когда хозяева уходили, Гриффин обычно выставлял лакея, и тот следил, не возвращаются ли они домой. Но на сей раз, когда Руперт поднялся по ступеням ко входу, дверь перед ним не распахнулась. Причина такого нерадения слуг выяснилась, как только Руперт попал в дом: там царили беспорядок и шум.

У лестницы плакала горничная, уткнувшись лицом в передник, высоким альтом ей вторила экономка. Руперту показалось, что все его слуги — от мальчишки — чистильщика сапог до чопорного Гриффина — издавали какие-нибудь звуки.

Огромная полосатая кошка проскользнула у ног Руперта, пошла было по вестибюлю, но тут же, передумав, прыгнула куда-то вбок и исчезла.

— Дьявольщина! — Руперт захлопнул за собой Дверь. — Черт побери, Гриффин, что здесь происходит?

— Все этот шалопай! — объявил дворецкий. От возмущения грудь Гриффина тяжело вздымалась. — Выпустил в дом целый мешок мышей и змей.

— Одна там… там… под столом, — указала судомойка дрожащим пальцем, и ее голос взвился к таким высотам, что, казалось, она вот-вот сорвется в истерику.

— Тихо! — рявкнул Руперт. — Гриффин, верни людей к работе, если они не хотят остаться вовсе без работы!

Он прошел к столу и увидел увлеченную охотой кошку. Кошка распласталась на животе и пыталась лапой достать ужа, спрятавшегося в щели. Судомойка взвизгнула и открыла новый раунд всеобщей какофонии.

Потеряв интерес к змее, Руперт обернулся и успел заметить, как в дверь библиотеки шмыгнула полевая мышь, а вслед за ней — устрашающего вида одноглазый черный с белыми пятнами кот.

— Где Фрэнк? — От того, что Руперт произнес эти слова очень тихо, голос его не стал мягче.

— Здесь, — отозвалась с лестницы Октавия. Ее голос дрожал, и Руперт тут же определил: от смеха. Он много дней не слышал этих звуков, и сердце в его груди екнуло.

— Дайте-ка его мне, миледи, — заявил Гриффин. — Отведу его на конюшню и преподам такой урок, который он вряд ли забудет.

— Сомневаюсь, чтобы у тебя получилось, Гриффин, — возразила Октавия, крепко держа мальчишку за ворот и волоча за собой по лестнице. — За его короткую жизнь Фрэнка так часто били, что одной поркой больше, одной меньше уже не имеет значения.

— Ничего я такого не сделал! — протестовал мальчуган.

— Сделал, сделал, — назидательно повторяла Октавия, стаскивая его с последней ступени. В глазах девушки плясали смешливые искорки.

— Знаешь, Руперт, папа велел ему отобрать для урока змей и мышей и выучить их латинские названия. Так что он сделал именно то, что его просили.

— Да? — Руперт готов был поверить, что Оливер Морган способен дать мальчику такое необычное задание.

— Правда, не совсем, — осторожно добавила Октавия. — Отец просил отобрать картинки змей и мышей, а Фрэнк решил, что будет правдоподобнее — или забавнее — принести настоящих тварей.

Руперт улыбнулся. Мальчик все еще извивался в руках Октавии.

— А как они разбежались?

— Выскочили из ящика, вот и все. Я ни в чем не виноват, хозяин.

— Врешь, маленький оборвыш, — взорвался Гриффин. — Ты всех специально выпустил на кухне, чтобы их увидели кошки.

— Гриффин, — мягко перебил дворецкого Руперт, — меня бы очень устроило, если бы ты отправил людей по своим местам.

Лицо дворецкого побагровело. Он поклонился и махнул рукой воющим слугам. Через несколько секунд вестибюль опустел — остались лишь Октавия, Руперт и притихший, настороженный Фрэнк.

Его взгляд перебегал с господина на госпожу, озорство в глазах исчезло, сменившись стариковской опасливостью, которую замечали в первые дни его жизни на Довер-стрит.

— Что же нам с ним делать? — поинтересовалась Октавия и тут же отпрыгнула в сторону: из библиотеки прямо на нее выскочил огромный черный кот.

— Сколько их всего?