– Ты опять заблудилась, Эстер. Вот не слушаешь меня, и опять… Что толку теперь спрашивать, где мы.

Эстер склоняет голову на плечо Мириам, слушает ровное, надежное дыхание подруги.

– Помнишь тот маятник? – спрашивает она.

Несколько лет назад, в другом, как теперь представляется, мире, доктор Розенбаум в день рождения Эстер повел нескольких девочек в кино. В киножурнале, который демонстрировали перед фильмом, рассказывалось про какой-то храм в Париже, где под высоченным куполом на семидесятиметровом тросе висит золотой шар.{126} Снизу из шара торчит штырь с острием, и, когда шар качается, острие чертит линии на песке, которым посыпан пол. При каждом качании маятник Фуко чертит новую линию на песке и тем свидетельствует о вращении Земли, рассказывал голос за кадром; он всегда качается и не останавливается никогда.

Вот и теперь, ухом прижавшись к грудной клетке Мириам, Эстер видит перед собой маятник, качающийся над городом: огромный и ужасный, он качается и качается, безжалостный и неостановимый; врезает в самый воздух, как в грампластинку, заложенные в него бесчеловечные истины.

15

В Огайо Роберт готовит бабушке еду, дважды в день звонит по телефону родителям и спит у Эстер на диване. Иногда открывает свой ноутбук, собираясь поработать над курсовиком, и некоторое время не сводит глаз с экрана.

Похоже, думает он, бабушке и впрямь дома лучше – здесь ей привычно, здесь ее любимые цветы в горшках, ее рисунки и всякие кухонные причиндалы. Здесь она может одеваться во что хочет и может с палочкой тихонечко ходить маршрутом, напоминающим треугольник: из ванной в спальню, а оттуда в кухню. Через две недели приедут родители, а через месяц Роберту возвращаться в колледж.

Через два дня после возвращения из клиники Эстер стоит в ванной у раковины, когда опять, словно бы в отдалении, у нее в ушах начинает громыхать поезд. Она становится на колено, затем позволяет себе завалиться на коврик. Погрузившись во что-то похожее на сон, она смотрит, как Мириам, Анелора и пятилетняя Илука Кронер идут по разрушенным, изрытым воронками улицам. Над головами, словно привидения, носятся чайки. Пройдя мимо ржавого скелета, который когда-то был подъемным краном, девочки слушают, как течет вода из дыры в крыше пустого складского здания, потом бродят по заводам, лишившимся механизмов. В конце концов девочки достигают цели: перед ними двадцатиэтажное здание, которое искала Мириам. Брошенному вверх взгляду открываются сужающиеся, уходя ввысь, столбцы окон, а над крышей голые стойки и подкосы огромной, устремленной в небо радиоантенны. Маячок на ней вспыхивает зеленым, гаснет и снова вспыхивает.

Вход на лестничную клетку не освещен, но и не заперт. Анелора идет первой, Мириам несет на плечах Илуку. Пятнадцатый этаж, шестнадцатый… На верхней площадке единственная дверь без ручки. Анелора оглядывается на Мириам, потом распахивает дверь настежь. Весь верхний этаж оказывается одним сплошным залом без перегородок. С каждой стороны шесть окон, из которых открывается панорама города.

Тяжело дыша, девочки переступают порог. В центре зала на деревянном столе стоит подставка с хромированным микрофоном. Никаких кабелей от микрофона почему-то не отходит. Другого входа в это помещение вроде бы нет. Только двадцать четыре окна, в нескольких нет стекол. И стол. И на нем микрофон.

Мириам ставит Илуку на пол. Гавань за городом под моросящим дождиком сера и тиха.{127} Вдоль береговой линии протянулись заросли бурьяна, деревянный настил набережной кое-где провалился, а где-то и вовсе упал с поддерживавших его опор, так что усилившийся дождь лупит прямо по воде. По залу носится несильный сырой ветерок.

В гавани ни огонька, ни судна. Молчат и колокола на буях. Горизонт пуст.

Дождь льется на море. В глубинах которого несметными косяками мигрирует рыба и важно ходят по холодным, темным водам, работая гигантскими сердцами, киты. Илука поднимает взгляд на Анелору.

– Что это?

– Это микрофон.

– А он зачем?

– Чтобы говорить с людьми.

– С какими людьми?

Анелора бросает взгляд на Мириам. Мириам, босая и в изодранном платье, подходит к столу. Склоняется к микрофону, шепчет:

– Эстер, ты где?

16

– А я видела фрау Розенбаум, – сообщает Эстер доктору Розенбауму, сидящему на своем обычном месте под деревом в саду. Стоит яркий весенний день, и несколько человек, работающих с рассадой, выпрямляются и на нее смотрят. – Я видела, как она идет по городу. Идет и сама для себя поет.

Фрау Коэн в это время в углу сада моет кастрюли.

– Ты что здесь делаешь, Эстер? У тебя же сейчас арифметика, – говорит она.

Эстер продолжает:

– Поет так:

Послушай, красавица, ты мне ответь:

Вот чтó, не сгорая, способно гореть,

Что, множась, растет без дождя и в мороз,

Что плачет без горестных стонов и слез?

Доктор Розенбаум садится прямее. Крепко упершись ладонями в землю, смотрит на Эстер.

– Эстер, хватит! – говорит фрау Коэн. И Розенбауму: – Она сама не знает, что несет.

– Вместе со всеми она сперва идет по городу, но из города они потом выходят и, пройдя через лес, оказываются в горной долине, сплошь уставленной палатками. Все движутся к этим палаткам, пологи которых хлопают на ветру. А дальше фрау Розенбаум поет так:

И молвит девчонка, глаза отведя:

Могильные камни растут без дождя,

Гореть, не сгорая, любви лишь дано,

А плакать без слез может сердце одно.{128}

Эмоции пробегают по лицу доктора Розенбаума, как облака; Эстер замечает, что он схватил и изо всех сил сжимает ее руку.

– Эстер, хватит! – не выдерживает фрау Коэн.

– А ты мне это нарисуй, – шепотом просит доктор Розенбаум.

Последним своим карандашом Эстер рисует эту сцену, как она ей запомнилась, на внутренней стороне дверец белого гардероба. Рисует широко раскинувшийся дымный город с гаванью по одну сторону и лесом по другую. А за лесом она рисует сотни палаток, от одного склона до другого заполняющих долину. И наконец, она рисует фрау Розенбаум, крошечную фигурку в длинной процессии скитальцев: седые волосы, длинное пальто, открытый в песнопении рот.