Военачальники не спускали глаз с его лица.

— Скажи посланцу, чтобы подождал, а мне приведи писца, — приказал Рамсес своему подручному.

Прибежал писец с сунутым за ухо пером и развернул на обеденном столике девственно чистый свиток папируса. Потом снял с пояса флакон, открыл его, обмакнул в него заточенное перо и стал ждать слов воплощенного бога.

— Ты узнал мощь нашего оружия, я отдаю дань твоей мудрости, — диктовал тот. — Я, Рамсес Усермаатра Сетепенра, продемонстрирую тебе, что значит великодушие могущественных. Я согласен уйти восвояси.

Рамсес приложил свою печать, папирус свернули, вложили в чехол и передали посланцу Муваталли.

Все стояли и смотрели ему вслед, пока он галопом несся на север.

Египетское войско начало собираться в обратный путь. Впрочем, это было скорее медленное бегство с поля боя.

Солдаты сложили в лагере оружие, подобранное у тел мертвых товарищей и врагов. Это сражение не принесло других плодов.

Радоваться было нечему.

Рамсес ехал верхом вместе с сыновьями и непрестанно прокручивал в голове события последней кампании. Он отправился покорять Кадеш. Крепость осталась в руках хеттов. Он же потерял много людей, лошадей, оружия и амуниции.

Постоянным источником огорчения были его собственные недочеты и ошибки: разведчики не выполнили своей задачи и не выяснили вовремя местоположение армии Муваталли, да и сам он попался на уловку шасу, нагло вравших ему в лицо. Он не послушал совета своих командиров и увел соединение Амона слишком далеко от остальных, сделав его уязвимым в случае атаки хеттов. Снова и снова прогонял он постыдное воспоминание о панике, охватившей лагерь при появлении вражеских колесниц.

Ему удалось предотвратить самое страшное, но скорее благодаря удаче, а не своему таланту военачальника. Если бы часть соединения Ра и неарины не пришли ему на помощь, он бы погиб или попал в плен. Он вздрогнул, вспомнив о кровавой сече, предшествующей приходу подмоги.

Важнейшее за последние годы сражение — третья в истории Египта битва за Кадеш — не заслуживало упоминания в летописях.

Быть может, покойный отец, фараон Сети, принял мудрое решение, отказавшись от попыток вернуть себе эту цитадель? Теперь ясно одно: он, Рамсес, слишком положился на свой талант военачальника и на свою армию. Командиры привыкли к легким победам, обычно, чтобы преодолеть противника, достаточно было численного превосходства над ним. Им недоставало смекалки и умения принимать решения.

Глядя на нахмуренное лицо Рамсеса, ни принцы, ни военачальники не осмеливались нарушить течение царских мыслей. Командиры рангом пониже пытались подбодрить солдат, настроение у которых было ничуть не лучше, чем у их божественного предводителя. Сотни товарищей мертвы, полное отсутствие военной добычи, утерянное оружие и смешное количество пленников — двести двенадцать человек… Даже самые тупоголовые пехотинцы понимали, что это поражение. Так что в первый день обратного пути армия двигалась очень медленно. Вечером, за поздним ужином, когда узкий круг приближенных фараона собрался возле большого костра, Рамсес приказал Урии поскорее отправить гонцов в Уасет с вестью о победе. У военачальника при этих словах перехватило дыхание.

— Презренный Муваталли не осмелился выступить против нас и в конце концов попросил пощады, — объявил Рамсес. — Мы одержали полную победу.

Никто не издал ни звука. Ночные мошки мельтешили возле огня и горшков, в которых варилась баранина.

— И это несмотря на многочисленные ошибки личного состава, которые мне пришлось исправлять. Мало того что ваши разведчики не справились с заданием, вы сами поддались на провокацию посланцев Муваталли, поверили их вранью. Но самое ужасное — это то, что солдаты бежали с поля боя и оставили меня биться в одиночестве с полчищами хеттов. Это я предрешил исход сражения, я и никто больше!

Он сделал большой глоток вина. Присутствующие последовали примеру фараона, но только затем, чтобы протолкнуть ставший в горле комок из небылиц, лжи и упреков.

— Гонцы уедут с рассветом, твое величество, — сказал Урия.

Кто мог осмелиться возразить монарху, напомнить, что, если бы не его желание поскорее добраться до крепости, соединение Амона не оказалось бы в столь уязвимом положении, а разведчики успели бы сообщить о расположении армии Муваталли, египтяне смогли бы помешать противнику перейти через мост и паника не рассеяла бы ряды воинов Хора?

Взгляд Именхерхепешефа блуждал над языками пламени. Выходит, отец решил представить бесполезное сражение победой. Это был единственный способ избежать недовольства и жрецов, и простого люда. И это был рискованный ход, но принц не сомневался, что отцу все сойдет с рук — у него же есть два рычага влияния: запугивание и авторитет монарха.

Тут его внимание привлекли крики, долетавшие со стороны повозки с женщинами, которую Рамсес приказал разместить поближе к своей палатке, поскольку никто уже не опасался внезапного нападения. Оказалось, причиной суматохи стали шакалы, подобравшиеся слишком близко к палатке наложниц, которыми верховодила второстепенная супруга фараона по имени Мутнофрет, родившая ему несколько детей. Пехотинцы соединения Амона прогнали шакалов светом факелов, и женские крики поутихли. Именхерхепешеф с удивлением смотрел на развеселившегося отца. Но это был единственный случай, когда у монарха поднялось настроение.

Каждый вечер уверенность Рамсеса в том, что он все делает правильно, возрастала. У костра он рассказывал своим приближенным, как он выиграл битву у этих трусливых хеттов. Он принудил презренного Муваталли просить пощады. К тому же хетты потратили на подготовку к войне с Усермаатра огромные средства, а значит, теперь они нищие.

Басни иногда кажутся более правдоподобными, чем сама правда. Особенно если они слетают с губ государя.

Военачальники и командиры выслушивали речи своего царя и глазом не моргнув.

* * *

В Уасет армия вернулась в начале четвертого месяца лета. Непосредственно сражение заняло один день, но кампания в целом длилась чуть больше двух месяцев[35]. О том, что войска пройдут торжественным маршем по главной улице столицы, было объявлено за три дня, поэтому зрителей собралось множество. Каждому хотелось увидеть победоносную армию, защитившую империю от этих отвратительных хеттов.

Военачальники и командиры, как могли, старались поднять дух своих солдат, поэтому вид у тех при подходе к столице был весьма бравый. В Газе войскам дали сутки на отдых, лошадей тщательно вычистили, починили колесницы, привели в порядок парики командиров. При виде пленников толпа разочарованно загудела, зато вид льва, идущего за колесницами царя и принцев, гордо держащих в руках вожжи, хотя в битве им поучаствовать так и не довелось, наполнил сердца радостью. Ну что за царь! Какая красота! Ах, какое героическое семейство! И какие храбрые солдаты! Рамсес купался в море народной любви. Волны ее достигли и его вояк. Отдавшись им, они позабыли об упреках и своем беспорядочном бегстве, они были почти благодарны царю за эту ложь.