Солдаты и командиры вернулись в свои казармы, царя же во дворце ожидал пышный прием.

Туи, которая в отсутствие сына следила за порядком в стране, выразила ему свою радость и гордость. Тийи с супругом Тиа, Первая супруга Нефертари, Вторая супруга Исинофрет и множество второстепенных супруг, давших жизнь царским детям, окружили Рамсеса и со слезами на глазах стали осыпать его словами любви, восхищения и своими заверениями в преданности. Затем такой же атаке восхвалениями подверглись принцы, участвовавшие в кампании. Наконец пришла очередь визирей, Верховного жреца Небуненефа, придворных и всех чиновников дворца, хранителей тайн и гардероба, писцов, офицеров конюшен, виночерпиев и, конечно же, верного Именемипета приветствовать повелителя. Затем фараон удалился в свои покои, где вскоре с сыновьями посетил баню. За два месяца кампании его тело густо поросло волосами.

Сторонний наблюдатель не усомнился бы, что все эти люди чествуют победителя.

* * *

— Боги оберегают тебя.

Только эти три слова сказала ему Нефертари, когда они остались наедине, хотя на людях она, как и все, рассыпалась в похвалах военной доблести супруга. Их телам нужно было сделать друг другу свои признания. Рамсес восстанавливал во время слияния их тел свою целостность; он много раз убеждался в этом — всю полноту чувств он испытывал только в объятиях своей первой супруги. Тело любимого человека — это завоевание, и потерявший голову от страсти любовник или любовница ведут себя подобно шакалу, который тянет свою добычу в нору, чтобы спокойно насладиться ею. Конечно, люди отличаются от зверей, но блеск их глаз говорит о той же ненасытности. За исключением Исинофрет, с которой иногда было приятно провести время, остальные супруги Рамсеса не представляли собой лакомства для его ка; они утоляли его жажду свежей плоти, но не умаляли одиночества Рамсеса, его стремления всего добиваться самостоятельно, укрепившегося и развившегося в нем с детства. Одна только Нефертари умела, бросив один лишь взгляд, расшифровать иероглифы, повествующие о его публичной или частной жизни; она была его писцом, его лекарем и его восхвалителем, его вещуньей и его аколитом. Она была его рассудком. С течением лет он научился отождествлять тонкость ее черт с остротой ее интуиции, крепость ее бедер с силой ее преданности, нежность кожи с ее умением находить подход к людям. Благодаря этому таланту она сумела добиться дружбы царицы-матери, хотя испокон веков свекрови считают невестку если не хищницей, то лишь подобием матери.

— Охота была блистательнее, чем добыча, — сказала она утром почти безразличным тоном, потягивая из чаши смешанное с абрикосовым соком молоко.

Рамсес посмотрел на нее с удивлением: она угадала присутствие в его душе глухой неудовлетворенности, ставшей следствием провала кампании. Если бы Кадеш был взят, Нефертари об этом было бы известно; божественный супруг отправился в поход с целью вернуть себе крепость, но не преуспел в этом. Значит, его самолюбие уязвлено.

— Лучше приручить льва, чем убить его, — добавила она.

Он пробормотал что-то невнятное, сконфуженный, потом рассмеялся. Она в нескольких словах обобщила принципы внешней политики, которую следует проводить в отношении хеттов.

— Что ж, остается только воспеть охоту, — заключила Нефертари.

Появление дрессировщика с гепардами и мисками с едой нарушило уединение царственной четы. Рамсес поцеловал супругу в плечо. Погладив хищников, лизавших ей руки, она ушла.

* * *

И он приступил к «воспеванию охоты».

Отчет о кампании был передан обоим визирям, главе писцов Царского дома, военачальникам и управляющим царских конюшен, отвечающим за сношения с иностранными государствами. Затем его отослали «царскому сыну Куша», наместникам азиатских провинций и верховным жрецам крупнейших храмов страны. Стиль этого послания отличался высокопарностью. Описания батальных сцен было решено отобразить на стенах пяти храмов, причем Рамсес поручил Именемипету проследить, чтобы их тексты были однозначными и сообщали, что кампания увенчалась полным успехом. Монарх лично рассмотрел текст, описывающий его героические подвиги. Реальность деталей не должна была оставлять никаких сомнений в точности эпического повествования.

Прошло несколько недель, но близкие видели, что Рамсес не полностью удовлетворен этим повествованием. Это было понятно по вопросам, которые он по многу раз задавал своим приближенным, но прежде всего матери, которая мудро решила, что похвалы слишком много не бывает. Тиа и Именемипет твердили, что текст достаточно хорош.

— Но ведь это всего лишь описание сражения! — сказал фараон озадаченному Тиа.

— А ты хочешь видеть нечто иное, мой божественный повелитель?

— Хочу видеть божественную историю. Историю о вмешательстве бога в земные дела.

Рамсес, явно озабоченный, прошелся по залу Совета.

— Если бы я не оказался в первой шеренге сражающихся, если бы не подстегнул храбрость моих солдат собственным примером, выйдя один против полчищ врага, если бы я не поддержал боевой дух в тех, кто разбегался, как старухи из горящего дома, мы бы непременно потерпели неудачу!

Тиа воздержался от замечания, что так, собственно, и случилось, поскольку целью кампании было возвращение короне Кадеша, а в итоге Муваталли не только оставил крепость за собой, но и укрепил свое влияние в сопредельных странах, о чем свидетельствовали донесения номархов азиатских провинций. Выскажи он подобное в лицо Рамсесу, на него обрушилась бы царская немилость, и при этом все равно ничего бы не изменилось. Его зять увлеченно предавался самолюбованию. В народе о тех, кто несет вздор, говорили так: «Ка-унем-кат», что значило: «Его ка нажевалась ката».

Рамсес внезапно замер. В глазах его появился лихорадочный блеск.

— Я хочу, чтобы ты нашел мне талантливого писца, который расскажет эту историю как подобает, — заявил он. — Не какого-нибудь писаку, который не знает ничего, кроме избитых формулировок, а человека одаренного, красноречивого, способного убедительно изложить свою мысль.

Тиа кивнул: нужен писец, который сумеет превознести до небес сверхчеловеческие таланты и подвиги Рамсеса.

— Толстяк для этой цели не подойдет, — заключил государь с легкой улыбкой. — Пламя полных людей горит медленно. Они подобны лампам, берегущим свое масло.

Тиа улыбнулся.

— Тот, о ком я думаю, не толстый.

И он попросил позволения удалиться.

Оставшись в одиночестве, Рамсес, поглаживая подбородок, устремил мечтательный взор вдаль.

Бесспорно, лучше приручить льва, а не убивать его. Но нужно показать этому льву, кто хозяин.

* * *

Взаимное удивление было велико.

С радостными лицами они хлопнули друг друга по плечу и заказали выпивку.

— Именем Ваала! Какими судьбами?

— Раньше ты меня здесь не видел?