не просто вспоминает об этом — она проживает все это снова, прямо сейчас. Волшебные кристаллы начинают действовать, и Анна смотрит на Хамзу — заметит ли тот какие-то признаки, — но взгляд друга прикован к Заре.

— Однажды ночью мы вшестером гудели в моей комнате до самого утра. В какой-то момент Анна встала и вышла, я подумала, что в туалет. Но чуть позже туда же отправилась Джаз, вернулась и сообщила, что Анны нигде нет.

Теперь Зара изображает происходящее в лицах и имитирует голоса — не похоже, что она не любит произносить речи. Тоби интересуется, стоит ли ему готовиться к еще одному эпизоду ублажения бродяги; несколько секунд все хохочут, а потом резко смолкают, из чего следует, что веселье натянутое. Все снова внимательно смотрят на Зару; в пляшущем свете свечей они напоминают детей, слушающих сказку про привидение.

— Мы отправились на поиски. На внешней галерее, где мы обычно курили, ее не оказалось. Мы еще немного походили вокруг, и вдруг Джаз кричит: «Смотрите! Вот она!» Анна стояла на детской площадке на три этажа ниже нас и разговаривала с двумя молодыми мамами с колясками. Мы спустились и, когда подходили, услышали, что она спрашивает женщин, есть ли у них молоток, стремянка и малярная кисть. Она внедряла идею «Общественного амбара».

Все дружно ахнули, и каждый взглянул на Анну с широко открытыми от изумления и восторга глазами.

— Ты шутишь?

— Она была под кайфом?

— И всё это ранним утром?

Зара выглядит так, словно пытается сдержать смех, и вытягивает руку, показывая, что еще не закончила.

— Женщины казались совершенно сбитыми с толку. Мы с Джаз взяли Анну за руку и осторожно увели с площадки. Дали ей воды, уложили в постель, а она все твердила, что мамочкам идея понравилась и они готовы заплатить ежемесячный взнос. «Я просто излучала любовь», — сказала она. Потом закрыла глаза, повторила это еще пару раз — «излучала любовь, излучала любовь» — и заснула. Конец.

— Да ты, оказывается, маниак! — восклицает Тоби, глядя на Анну с шутливым недоумением, словно ему теперь придется переоценить все, что он знал и думал о ней.

Бин, Ингрид и Сесиль, тоже никогда не слышавшие этой истории, смотрят на Анну приблизительно так же, но более мягко, а потом все поворачиваются к Заре, которая все еще стоит, и начинают хлопать. Зара делает книксен и кладет руку на запястье Анны.

— Это были самые лучшие годы в моей жизни, — хлопая подругу по руке, заканчивает она. — И я горжусь тем, чего ты достигла с тех пор.

Аплодисменты переходят в овации, которые сдабриваются свистом Бена и чьим-то, видимо Ингрид, сентиментальным «ах». Все друзья шлют Анне свое тепло, но она не получает его. Что-то в этой истории привело ее в раздражение. Разумеется, это рассказ о ней, но она чувствует себя словно выключенной из него; или, если точнее, она попала в этот рассказ, как в ловушку, и ей отведена лишь комическая роль неудачницы.

— И тем не менее вам не кажется, что это хорошая идея? — спрашивает Анна, когда аплодисменты сходят на нет и Зара возвращается на свое место. — Ничего подобного на рынке не представлено.

Все улыбаются, но почему-то никто ничего не говорит — словно она ребенок, задающий вопросы о выдуманном мире или увлеченный фантазиями, что, конечно, очаровательно, но ответа в таком случае не требуется. Хуже всего то, что Пит тоже дружелюбно улыбается, будто находит чудаковатость Анны забавной, но не склонен относиться к этому серьезно.

— Я не шучу, — продолжает она. — Только подумайте: в каждом доме есть молоток, который используется раз в два года.

— Молоток стоит всего пять фунтов, — несколько нечетко выговаривает Кейр.

Анна ждала этого возражения, и она отвечает:

— Да, дерьмового качества, сделанный в каком-нибудь китайском гулаге.

Но Кейр не успевает ответить — встревает Тони и с необычайным пылом расспрашивает Зару, где именно в Хакни находилась их квартира. Рисуя руками в воздухе карту, Зара объясняет, что дом был втиснут позади Мар-стрит, ровно посередине между Лондон-Филдс и парком Виктории. Тоби издает удовлетворенное «а-а-а», и Сесиль интересуется у Ингрид, где это по отношению к ее дому. Ингрид пытается, как может, объяснить, и ей на выручку приходит Пит, который отвечает на сыплющиеся со всех сторон вопросы насчет того, где что находится относительно других районов северо-восточного Лондона: Долстона, Хомертона, Хакни-Уик, Клэптона, Де-Бовуар-Таун. Затем Тони осведомляется о ценах на недвижимость, и все начинают оживленно обсуждать, какие из этих районов доступны по цене, какие были доступны прежде, а какие всегда являлись элитными; даже Хамза участвует в общем разговоре.

Анна смотрит на друзей с изумлением. Ни один из них не счел ее идею достойной серьезного обсуждения, а едва речь зашла о ценах на жилье в районах Лондона, с которыми они никак не связаны — и скорее всего никогда не будут, — они вдруг давай перекрикивать друг друга, стремясь поделиться последними мнениями, слухами, данными статистики и предположениями. Как будто понимание тенденций жилищного рынка для них столь же жизненно необходимо, как наличие стабильной и хорошо оплачиваемой работы, возможность дважды в год полноценно отдохнуть в отпуске и, развивает свою мысль Анна, определить детей, которые неизбежно появятся, в престижные школы. Это составляющие успешного и счастливого существования; всё, что сюда не вписывается — вроде ее идей и замыслов, — просто причуды, которые к двадцати пяти годам надо исключить из своей жизни.

— А парк Виктории — дорогой район? — интересуется Тоби, и Ингрид спрашивает, не шутит ли он.

Анна оглядывает сидящих за столом — каждого из ближайших друзей и бойфренда, который скоро станет ее женихом, — и поражается, насколько она сама отличается от них. Все они учились в престижных частных школах и, наверно, после смерти родителей, а то и раньше, получат сотни тысяч фунтов; у них есть прочный тыл, позволяющий заниматься тем, чем хочется. И все же они идут приблизительно одним и тем же маршрутом: работают юристами, учителями, аудиторами, словно вознамерились провести всю жизнь в склепах серой заурядности. Они, должно быть, питают такое отвращение ко всем