что перестройка заняла две недели, но момент уже упущен: гости обсуждают, кто будет рассказывать дальше. Зара предлагает Ингрид, которая молчала на протяжении всего вечера, но та морщится и трясет головой.

— Я не подготовилась, — отнекивается журналистка, и Пит с полным ртом вступается за нее, объясняя, что это его вина: он хотел взять телефон или адрес Ингрид и предупредить ее, но забыл. Тем не менее гости не отстают от Ингрид: расспрашивают о ее работе с Анной, о работе на веб-сайте в целом, о Toronto Evening Post, где она начинала карьеру, о квартире в Хакни-Даунс и бойфренде Сэме. Сесиль интересуется работой Сэма, снимающего фильмы о природе, и Анна ловит себя на том, что пытается вычислить их индекс совместимости; видимо, предполагает она, опираясь на характер и внешний вид Ингрид, он безобразно, до смешного высокий.

— Но Анна достигла большего профессионального мастерства, чем я, — объявляет Ингрид, стараясь переключить с себя внимание.

— Ерунда, — отвечает Анна.

— Нет, не ерунда. Она очень разносторонняя. Посмотрите на ее статью о Сахине: хлесткая, бескомпромиссная.

От упоминания имени Сахины Анна внутренне сжимается — она видит жирные пальцы Стюарта, и в мозгу у нее вспыхивает фраза «пленных не берет».

— Статья не так уж хороша, — говорит Анна. — Сомневаюсь, что ее заметят.

— Конечно, заметят. Сахина интересна всем. Статья выйдет в первую строку на большом табло.

— Так или иначе, на самом деле мне все равно. Я не чувствую личной… вовлеченности.

Тоби любопытствует, что она имеет в виду, и Анна пытается объяснить как можно тактичнее, что это больше реклама, чем журналистика, поскольку тема привязана к ценностям бренда, а по-хорошему она написала бы о том, что отражает личность Сахины. Все замолкают и пялятся на нее, словно не понимают, о чем речь.

— А как продвигаются поиски владельца чемодана? — спрашивает Пит, который выглядит не менее растерянным, чем остальные.

Анна снова ежится, на этот раз вспомнив, что человек у багажной карусели теперь недостижим. Тоби и Бин требуют пояснений, и ей приходится рассказать все с самого начала: про аукцион в Тутинге и оставленный в Хитроу чемодан, про обрывок мозамбикской газеты и аккаунт в «Твиттере», про совет обратиться к сотруднику Управления британскими аэропортами и свои предположения насчет человека, убежавшего, не получив багажа.

— Но я слишком долго тянула. Все данные в аэропорту удалены, и зацепок больше нет.

Подводя этот печальный итог, Анна окидывает взглядом стол, надеясь, что кто-нибудь станет разубеждать ее, скажет, что в этом чемодане должно быть море других зацепок. Ее глаза останавливаются на Пите, который ласково улыбается, словно находит эту затею очаровательной и милой.

— Зато я могу оставить себе одежду, — шутит он. — Некоторые вещички очень даже ничего.

— В любом случае, — вступает Кейр, улыбаясь Анне, — на таких делах не заработаешь, верно? Это просто хобби.

— Неправда, заработать можно. Конечно, не сразу. Сначала надо создать базу. Привлечь к себе внимание. Многие журналисты, занимающиеся расследованиями, начинают с этого.

— Подожди, ты что, хочешь вести расследования?

В вопросе есть что-то пренебрежительное, и Анна, глядя в глаза Кейру, отвечает:

— Именно.

— Тебе не кажется, что уже поздновато? — Кейр произносит это с довольным хмыканьем, и Анне кажется, что он уже здорово нагрузился.

— В каком смысле?

— Поздно менять род занятий. Тебе ведь уже тридцатник.

Поначалу Анна думает, что он шутит, и возмущенно фыркает. Потом она трясет головой и в поисках сочувствия обводит друзей взглядом. Но все слушают со спокойными лицами. Пит, в частности, сидит с непроницаемым видом и явно не собирается бросаться на ее защиту; по всему видно, что он согласен с Кейром.

— Да что это с вами! — восклицает Анна громче, чем сама ожидала. — Почему это в тридцать лет нельзя сменить работу? Когда мы должны решать, чем хотим заниматься? Едва окончив университет? Или еще раньше, когда выбираем, на кого учиться? Или вообще в старшей школе? Отлично, давайте в шестнадцать лет определять свое будущее. И что страшного случится, если все-таки поменять род деятельности? Даже если придется вернуться в университет и получить другую профессию? Всего лишь на несколько лет сократится доход. Ну и что? Мы живем в одной из самых богатых стран на земле, у всех есть родные и друзья, которые не откажутся помочь. Так почему же не рискнуть? Поверьте, если бы мертвые могли слышать, как вы говорите, что в тридцать лет поздно что-либо менять, они бы сочли вас сумасшедшими! Это бред! Простите, что кричу, но так и есть: полный бред.

Анна замолкает, руки ее дрожат. Наступает колючая, неловкая тишина, потом Кейр прочищает горло и бормочет, что «только пошутил». Анна замечает, что Пит смотрит на нее со знакомым озабоченным выражением лица: неужели ее напускное спокойствие было простым очковтирательством? Он нарушает молчание, спрашивая, кто поможет ему убрать со стола. Все дружно отодвигают стулья, составляют тарелки. Анна сидит неподвижно за меняющимся столом, озадаченная речью, которую произнесла. Такое впечатление, что это были не ее слова, будто ее тело временно стало сосудом для мыслей и мнений другого человека.

— Может, пойти подышать? — предлагает Хамза, хватая ее за плечо. — Не хочешь?

На улице приятно. Прохладно, свежо, ветра нет, а фонари дают больше света, чем свечи в гостиной. Хамза снимает целлофан с пачки Marlboro Lights и протягивает ее Анне.

— Ты уже бросила бросать?

— Нет, — она вынимает сигарету. — Но сейчас я не курю, только покуриваю.

Хамза смеется и предлагает пачку Заре, та мотает головой и отворачивается; ее руки плотно скрещены на груди. Анна не понимает, зачем Зара увязалась с ними. Анна зажигает сигарету и отдается ощущениям первой затяжки: слабый треск, оранжевое свечение, удар по горлу, выдыхаемое волнистое серое облако. Ощущения дивные. Похоже, сигарета, выкуренная ею накануне в Чайна-тауне, вернула ей удовольствие от курения.

— Ну ты и разошлась там, за столом, — замечает Хамза.

— Да… Он задел меня за живое.

— Пойми меня