– Шаляй-валяй?! – переспросил я, вылупив глаза.

– В договоре всё написано! – ещё раз повторил он, пытаясь быть твёрдым.

Я понял, что разговаривать с ним бесполезно. Взял лежащие на столе деньги. Чиркнул в ведомости убогую закорючку. Встал.

– Хороших выходных, – облегчённо пожелал он мне вслед.

– До свидания, – выдохнул я, не обернувшись. Прозвучало это угрожающе.

Ладно! Я исполнил свои обязанности, как мог, а на удочку я попался потому, что карась ещё… А не рыбак.

Я выбрался из убогого подвала, засыпанного экземой, а солнце всё так же продолжало бить в лицо безразлично и беззаботно!

– Тебя! – холодно бросил мне Паша. Я весь вечер караулил телефон, а он перехватил звонок по пути на кухню. Не хватало ещё, чтобы он узнал Олин голос. Хотя, по её словам, виделись они раза два…

– Серёжа? – ласковый шёпот послышался в трубке.

– Почему ты шепчешь? – спросил я. Если бы Артём никуда не поехал, она бы вообще не позвонила.

– Ну так Венька…

О! Я вообще как-то позабыл о его существовании, да и что мог услышать такой маленький ребенок.

– Мы встретимся завтра?

– Да… – я всё больше надеялся на какую-нибудь подвернувшуюся подругу с ключами.

– Тогда так! Я Веньку бабушке сдаю в девять. Где-то в десять я – в Девяткино. Там и встретися – на платформе, у первого вагона. Угу?

– В метро? – не понял я.

– Нет. На платформе, – повторила она. – Там электрички ходят. Выходишь из вагона – и сразу платформа…

– Хорошо, Оля! Очень хорошо! Надо, наверное, что-то взять? – я не имел понятия, что берут в загородную поездку в Петербурге. У нас в М-ске всё просто! Вышел на берег М-ской… И никаких поездок!

– Я всё приготовлю. Ты же не был в Кавголове! А я была!

Что это за место с головастиковым названием?

– Я очень хочу тебя видеть… – опять зашептала она.

– А без «видеть»? – вдруг спросил я. Я разрешил себе вольность только в ответ её вольности. Вольности шёпота! Но какого шёпота!

– Ещё больше…

На перроне было такое количество народа, что я испугался. Как в такой толпе я разыщу Олю? Сделав буквально несколько шагов по направлению движения, услышал её голос:

– Серёжа!

Взглядом я попытался отыскать среди прочих её хорошенькую головку.

– Я здесь! – и я увидел, как она помахала мне рукой и двинулась ко мне, расталкивая старушек с рассадой.

– Ну вот и я, – сказала, когда очутилась рядом.

– Ну вот и мы! – уточнил я и поцеловал её в макушку.

– Скоро поезд. Подержи, – она стащила с плеча рюкзачок и, отойдя в сторонку, стала завязывать шнурок на высоких ковбойских сапогах, поставив ногу на урну.

– Пойдём вперёд, – позвала меня.

Оделась она по-походному. Синие, заправленные в сапоги джинсы, крупной вязки свитер под кожаной коричневой курткой, одинаковой с цветом волос. В этой одёжке ей ещё больше шёл макияж. Темноватые в этот раз губы, подрисованные контуром, подкрашенные ресницы. Клоунские печальные слёзы, о которых знаю только я.

Медленно подползающий поезд вызвал сумятицу на платформе. Старушки подхватили пакеты с торчащей ботвой. Вот бы им мои сигаретные помидоры…

Нас с ней притиснули друг к другу в тамбуре, и от этих прикосновений веяло устаревшей советской эротикой. Я был вынужден обнять Олю раньше, чем планировал. И уж совсем не так, как хотел. Разговаривать было невозможно – каждое твоё слово слышал весь тамбур, и поэтому мы только ойкали и хихикали, когда толпа, тесно обжимавшая нас, активизировалась.

– Ехать долго? – спросил я её.

– Минут двадцать…

Я дотрагивался до неё осторожно. Злился, когда нас толкали особенно сильно. При людях заниматься прелюдией не хотелось.

А потом мы всё-таки, разъединившись, выскочили на платформу.

От озера тянуло прохладой. Оно находилось метрах в ста от платформы. Впереди, по ходу поезда, озеро вообще было с двух сторон от железнодорожной насыпи. Оно было настолько огромным, что противоположный берег его терялся в весенней дымке.

Мы спустились с платформы, пошли вдоль железнодорожного полотна…

– Нам туда! – показала Оля в далёкие, стоящие плечом к плечу сосны.

– А там что? – спросил я, все ещё надеясь на какое-то жилище.

– Там – ничего! – ответила она. – Но главное – никого!

– Это плюс! – отозвался я.

– Несомненный! – засмеялась Оля.

Тем временем береговая линия сделалась неровной, тропинка кончилась, и впереди начались бесконечные и непроходимые заросли ивняка. Мы поднялись наверх и пошли по шпалам. Сосны стали ближе, и я заметил, что путь к ним преграждает болото.

– Я там тропинку знаю, – хитро сообщила Оля, когда я указал ей на преграду.

Мы подходили к болоту, воздух сделался сырым и холодным. В синеватых тенях сохранились островки потемневшего снега.

Обогнув болото, мы вышли на ярко освещённую, неожиданную поляну. И на этой поляне, окружённой соснами, было тепло.

– Тебе нравится? – спросила она, подойдя к самой кромке воды. Солнце било прямо в лицо и нагревало черноту моей куртки.

– Как на сцене! – пошутил я. – Вот мы, а вот кулисы, – я обвёл руками темные от влаги сосновые стволы. – Только занавеса не хватает…

– Нам не нужны зрители, – серьёзно сказала Оля. Я обнял её сзади, и она взяла в холодные руки мои ладони.

Мы оживили дремавшее всю зиму, невостребованное кострище. Я натаскал опавших сосновых веток, и задымило бело и густо. Когда огонь разгорелся, мы сели на бревно, очевидно, лежащее здесь не первый год и отполированное многими туристами.

Ольга скинула куртку, и то же сделал и я. Становилось жарко. Я вспомнил о сигаретах… Достал из кармана пачку.

– Здесь? – засомневалась Оля, когда я предложил сигарету ей. – Ладно, давай. Не-не, я от костра, – отбранилась она от протянутой ей зажигалки. Закурив, оправдалась:

– От костра вкуснее…

Воцарилась тишина, и, видно, что-то почувствовав в этой тишине, мы побросали в костёр недокуренные бычки. Хотя, наверное, дело было не в тишине. Просто здесь нам никто не мешал…

– Нет, нет, хороший мой, давай не так, сыро…

В прибрежных камышах, обречённый, плавал ноздреватый лёд. Неподалеку от нас, в зарослях ивняка, щебетала птица неизвестной породы. Мы вернулись на бревно, сидели, обнявшись, слушали весну. Смотрели весну… Наше внимание переключилось с друг друга на окружавшие нас красивые вещи…