них работы еще будет… Не стесняйтесь, мальчики, привыкайте! Там, на войне, у вас будет русская трехлинейка, а может, и максим, да еще скатка, лопатка, мешок. Навьючат, будь здоров! Русский солдат — это тебе не английский или шотландский хлюпик, которые идут воевать в коротких штанишках, в юбках, шляпках и, если не ошибаюсь, даже в сатиновых лифчиках…

Все громко рассмеялись, глядя на повеселевшего кровельщика, и соскочили с возов.

Построились колонной, пошли по степи, где пахло полынью и чебрецом. Суслики, высовывая головы из бурьяна, пугливо оглядывались, прислушиваясь к непривычному шуму на дороге, и ныряли в свои норки.

Ребята с грустью смотрели на пустующую, незасеянную степь, на бурьяны.

— Что носы повесили, орлы? — крикнул кровельщик, выбегая к голове колонны. — Ну-ка, давайте песню, чтоб аж небу жарко было!

И он приятным грудным голосом затянул старую солдатскую песню про казака, ушедшего на войну, и про девчину, подарившую ему на прощанье платок…

Овруцкий подхватил песню. И через минуту пели уже все. А кто не знал слов песни, все равно пел, находя слова в своем сердце. Песня неслась по степным просторам. И казалось, что сразу стало легче идти.

Глава семнадцатая

КОМАНДАРМ И КРОВЕЛЬЩИК

— Да, братцы… А я и не догадывался, откуда взялась пословица: «На турецкую каторгу», — сказал Шмая-разбойник уставшим, запыленным красноармейцам, шагавшим за скрипучей двуколкой, на которой лежало несколько ящиков с патронами и стоял старенький, видавший виды пулемет. — Поставят перед тобой Турецкий вал: впереди — огромный ров, наполненный водой, слева — море, справа — гнилой Сиваш, позади посадят барона Врангеля, который опутал весь перешеек колючей проволокой, как паук паутиной, да еще лупит из пушек, и попробуй пройди к Перекопу, в Крым… Вот тебе и «турецкая каторга»!

— Ты думаешь, не доберемся мы до этого барона? — перебил его ротный Николай Дубравин, высокий худощавый парень с большими зеленоватыми глазами и льняным чубом, выбивавшимся из-под коротенького козырька. — Доберемся как пить дать! Еще несколько деньков, ну неделька-другая пройдет, и мы ему, продажному псу, сломаем хребет. Уже почти всю страну очистили от всякой гадости, а этот еще торчит у нас бельмом на глазу и не дает нам спокойно жить. Скоро уже получит и этот пес по зубам, да так, что и следа от него не останется. Понял? Вот…

— Понял…

— А откуда тебе все это известно, товарищ ротный? — спросил бородатый красноармеец, поправляя на ходу обмотки.

Ротный задорно улыбнулся, опасливо огляделся по сторонам и с таинственным видом сказал:

— Все очень даже просто. Узнал я, что приезжает к нам сюда командарм Фрунзе, Михаил Васильевич… Слыхали про такого? Он будет командовать штурмом Перекопа… Переведет нас через Сиваш и через Турецкий вал. А как же! Понял? Вот!.. Его послал к нам товарищ Ленин. Вызвал его в Кремль, посадил рядом с собой и говорит, что плохи у нас дела, товарищ Фрунзе. Черный барон Врангель встал нам поперек горла, мешает двигаться к мирной жизни… Народ бедствует. Стало быть, надо опрокинуть и утопить в Черном море последнего барона, освободить Крым… Тогда народ вздохнет полной грудью и наш паровоз перейдет на мирные рельсы. Понял? Вот!..

Красноармейцы внимательно слушали горячие слова своего молодого ротного и смотрели на него так, будто все, что он рассказывал, произошло при нем, будто он присутствовал при разговоре Ленина с Фрунзе.

— Ну, ну, а что ж Фрунзе ответил Ленину?

— Как это — что он ответил Ленину? Ответил, что все будет сделано! Понял? Вот… И товарищ Фрунзе уже прибыл сюда. Значит, скоро начнется пирушка. Это как пить дать…

Дубравин замолк, неумело свернул цигарку, закурил. Но чувствуя на себе пытливые взгляды, понимая, что люди ждут, чтобы он еще что-нибудь рассказал о командарме, тихо продолжал:

— А Михаил Васильевич — человек правильный. Хоть и строгий. Он шутить не любит… Он как возьмется за дело, только держись. Это настоящий большевик. За народное дело жизнь отдаст и не задумается…

— А ты, товарищ ротный, — вмешался Шмая, — откуда его знаешь, командарма? Видел его когда-нибудь?

Мягкая улыбка озарила лицо ротного. Расправив гимнастерку, он не без гордости ответил:

— А как же! Мы с товарищем Фрунзе земляки, можно сказать… Оба иваново-вознесенские. Понял? Вот… У нас каждый знает его, Михаила Васильевича. Он народ поднимал на борьбу с буржуазией. В тюрьмах много сидел, за идею, значит… На каторге тоже был. Даже царь боялся Михаила Васильевича и послал его на виселицу. Да удалось бежать. Но скоро поймали его и присудили: расстрелять. Опять бежал Фрунзе… Ох и настрадался же он за свою жизнь, а до конца остался верен трудовому народу. Все с Лениным был, с большевиками, значит. Понял? Вот… Надежный он человек, Фрунзе. И Ленин это знает. Увидит, где революции тяжело приходится, Михаила Васильевича по старой памяти туда и посылает: езжай, мол, дружище, и наведи там порядок. И он наводит порядок, да еще как! Послал его Ленин на Колчака в Оренбургские степи, в Башкирию. Разбили Колчака!.. И куда только Ленин его не посылал… Надежный это человек, сила!.. Понял?.. Вот…

— Ты про все это в книжках, в газетах прочитал, товарищ ротный?

— Какие там книжки! Только недавно научился я их читать… Я еще юношей был, когда полк рабочих из Иваново-Вознесенска на Колчака пошел. Ну и удрал я из дому… Пристроился на буфере и айда с ними. Как увидели меня, ругались страшно, грозились домой отправить, но было уже поздно… Взяли с собой. В разведку я ходил. Ну, а теперь, сами видите, ротным стал… Батя погиб под Уфой. Фрунзе на его могиле речь держал… Дружили они, вместе в подполье работали… Помню, Михаил Васильевич сказал тогда: «Хорошие люди гибнут. Им бы такие памятники поставить, чтобы весь мир видел. Но мы другой памятник построим им, нашим боевым друзьям. Разобьем контру, и такая жизнь у нас пойдет, такой интернационал, значит, что весь мир нам будет завидовать…» Понял? Вот…

После этих слов ротный Дубравин, казалось, вырос в глазах бойцов на несколько голов, стал им дороже.

Люди и не заметили, как прошел короткий осенний день. Стемнело. Полил колючий, противный дождик из тех, что, как зарядит, может несколько суток моросить. Со стороны Сиваша дул соленый пронизывающий ветер, а со стороны Турецкого вала доносился злой гул орудий.

Полк свернул с дороги, спустился в глубокую балку. Привал. Бойцы составили винтовки в пирамиды и развели тут и там небольшие костры.

Шмая быстро выпряг из двуколки лошадку, стреножил ее и похлопал по худому