святых братьев, каковые на ходу то и дело оглядывались на прелести обнаженной богини, смотревшейся ну совершенно как живая. Потом, разойдясь по кельям, монахи так и норовили приникнуть к окнам, откуда открывался вид на огород; не один и не двое святых братьев, пойманных с поличным за этим предосудительным занятием, удостоились строгого выговора от деканов.

Однако все эти мелкие вольности не шли ни в какое сравнение с разразившимся вскоре скандалом, в который оказались вовлечены несколько монахов. В их число входили Поль, Пьер и Юг вместе с теми двоими, которые помогали им вытаскивать Венеру из ямы, а также еще трое, кто трогал руками тело или члены статуи.

Эти восьмеро, как оказалось, в первую же ночь после обнаружения Венеры без дозволения настоятеля покинули монастырь. Часть из них тайком стыдливо вернулась на следующее утро, оставшиеся же гуляки подтянулись в течение дня или были задержаны позднее на основании слухов и обвинений, которые были выдвинуты против них.

Все восьмеро, как выяснилось, были виновны кто в явном, кто в тайном распутстве. Некоторые подкатывали к местным крестьянкам с непристойными предложениями, другие играли в инкубов с хорошенькими прихожанками церкви Святой Зиновии или были замечены в пользующихся дурной славой домах в расположенном за много миль от монастыря Ксиме.

Вызванные пред очи негодующего аббата, эти злодеи не смогли сказать в свое оправдание ничего, кроме того, что ими двигали необоримые искушения плоти. Свое грехопадение они приписывали злокозненной Венере, утверждая, что сладострастные мысли и греховные желания, подобные коим мучили святого Антония, когда тот удалился в пустыню, начали одолевать их с того часа, когда они прикоснулись к молочно-белому мрамору античного изваяния.

Многие из тех, кто смотрел на статую, но не трогал ее, теперь признавались, что тоже виновны в подобных мыслях и устремлениях, и все как один сходились в убеждении, что виной всему злые чары Венеры. Поскольку границы приличий и благопристойности преступили только те, кто прикасался к мрамору, совершенно очевидно было, что подобного рода контакт приводит в действие дьявольское языческое колдовство и что любой, кто осмелится притронуться к Венере, тем самым неминуемо навлечет на себя смертельную опасность погубить свою душу.

Вся эта история, хотя и чудовищно скандальная, была настолько из ряда вон выходящей, что разрешить ее обычными методами было невозможно. Ввиду колдовского искушения и демонического принуждения, жертвами коих стали восьмеро провинившихся монахов, ни одного из них не изгнали из ордена, чего они вполне заслуживали за свои недостойные похождения, а просто наложили на них суровую епитимью.

Венера тем временем по-прежнему продолжала преспокойно стоять в монастырском огороде, ибо совершенно очевидно было, что любой, кто осмелится прикоснуться к ней – даже, наверное, с целью уничтожить, – станет жертвой пагубного колдовства, которое уже нанесло Перигону значительный и далеко идущий урон. В конце концов было решено нанять какого-нибудь мирянина (для кого языческое помешательство было прегрешением куда менее серьезным, чем для тех, кто принял обет целомудрия), дабы тот разбил идол и закопал осколки где-нибудь подальше от монастыря. И несомненно, задача эта рано или поздно была бы выполнена, если бы не фанатическое рвение опрометчивого брата Луи.

III

Этот святой брат, юноша из хорошей семьи, выделялся среди всех бенедиктинцев ангельски красивым лицом и бескомпромиссным благочестием. Прекрасный, как Адонис, он проводил свои дни в бесконечных молитвах и строго постился, превосходя в этом отношении даже самого настоятеля и деканов.

В час, когда выкопали статую, он трудился в поте лица, переписывая Евангелие на латыни, и ни тогда, ни впоследствии не удостоил ни единым взглядом находку, которую считал более чем подозрительной. Выслушав от товарищей подробный рассказ о том, как она была обнаружена, он выразил им свое неодобрение и, полагая, что непристойная статуя своим присутствием оскверняет монастырский сад, сознательно избегал приближаться ко всем окнам, сквозь которые его непорочным глазам могли оказаться видны непристойные прелести мраморной распутницы.

Поэтому, узнав о грехопадении своих восьмерых товарищей, которые имели несчастье прикоснуться к изваянию, он ужаснулся и вознегодовал. Ему казалось совершенно недопустимым, что целомудренные богобоязненные монахи покрывают себя позором под воздействием каких-то дьявольских языческих чар. Он открыто осуждал нерешительность Августина, тянувшего с уничтожением злокозненного идола, и предрекал новые несчастья, если статуя останется цела и продолжит вводить зрителей в искус своей греховной наготой. Разрушить изваяние следовало незамедлительно.

Уверенный в крепости собственного духа и неколебимой приверженности добродетели, не страшась поддаться ни искушению, ни пагубным чарам Венеры, брат Луи после долгих и мучительных размышлений решил взять дело в свои руки. Хотя с формальной точки зрения это было неподчинением приказу настоятеля, он намеревался той же ночью пойти и, вооружившись тяжелым молотом, разбить гнусного идола на множество кусочков. Тогда честь Перигона будет восстановлена, а нарушение дисциплины с его стороны оправданно.

В своих намерениях Луи никому не признался и весь день, по обыкновению, провел в трудах и молитве, хотя и пребывал в глубокой задумчивости. Взбудораженные монахи между тем перешептывались о том, что еще несколько братьев, поддавшись соблазну, тайком прикоснулись к колдовскому мрамору и, следовательно, в скором времени тоже неминуемо падут жертвой неодолимого наваждения, каковое тем самым на себя навлекли. Поговаривали, что изваяние уже не было куском мертвого камня, а пыталось обольстительными улыбками и непристойными жестами завлечь тех, кому поручили работать в огороде вместо Поля, Пьера и Юга. Все эти разговоры лишь укрепили брата Луи в его решимости.

Наведавшись в сумерках под каким-то благовидным предлогом в монастырскую мастерскую, он спрятал под рясой чугунный молот и унес его к себе в келью. Там он, все сильнее одолеваемый праведным гневом и целомудренным пылом, кропотливо трудился над латинским манускриптом при свете свечи в ожидании, пока остальные братья не удалятся в дормиторий.

Когда Луи крадучись выбрался в сад через боковую дверь, уже понемногу убывающая розоватая луна стояла высоко над соседним лесом. Черноватые комья свежевскопанной земли были облиты ее зловещим серебром, и не успел Луи пройти даже нескольких шагов, как взгляду его предстала Венера, чьи обнаженные члены и грудь взволновали его так, будто принадлежали живой женщине.

И впрямь, даже подойдя ближе, он не смог убедить себя в том, что это всего лишь статуя. Соблазнительные бледные груди словно трепетали в лунном свете в такт дыханию, полуопущенные веки кокетливо приподнялись, смутная улыбка приобрела более соблазнительный изгиб, а изящные пальцы еле заметно шевельнулись, точно маня его. Однако Луи, отдавая себе отчет в том, что эта иллюзия вполне может быть частью тех пагубных чар, источник каковых он явился сюда разрушить, приказал