С каждым шагом увязая в мягкой, замечательно разрыхленной земле, он отважно двинулся вперед, пока не очутился лицом к лицу с Венерой на краю темной зияющей ямы, из которой ее подняли. Чувствуя настоятельную необходимость как можно скорее покончить со своей задачей, он попытался вскинуть массивный молот, но рука его, хотя и движимая праведным гневом и благочестивым негодованием, попросту отказалась ему повиноваться.

Он не понял ни как эта перемена произошла с ним, ни каким образом он пал жертвой колдовских чар; он лишь погрузился в оцепенение спящего, беспомощного пленника в некоем странном сне. Чувства его точно опутала какая-то незримая прочная сеть. Устремив безумный взгляд, полный ужаса и в то же самое время вызывающий, на искусительницу незапамятных времен, которая словно предлагала ему свою божественную красоту, он вдруг позабыл и свой гнев, и свою решимость, и свой страх – а вместе с ними и свои монашеские обеты.

Бесполезный молот выскользнул из его пальцев. Омытая зыбким призрачным светом и окутанная манящими таинственными тенями, Венера, казалось монаху, живет и дышит – призывно протягивает к нему прелестные руки – распахивает ему навстречу глаза и сладострастно приоткрывает соблазнительные губы, жаждущие его любви.

Внезапное хмельное безумие, неодолимое и всепоглощающее, вырвавшись из-под спуда, накрыло его ликующей волной, бешено забурлило в крови. Переступив через позабытый молот, Луи заключил Венеру в объятия… Руки и грудь ее поразили его горячечное сознание прохладой мрамора и одновременно упругой мягкостью живой плоти…

IV

Отсутствие брата Луи вкупе еще с тремя братьями было с ужасом и тревогой замечено монахами на рассвете. Все сокрушенно пришли к выводу, что эти четверо, должно быть, тоже пали жертвой мерзостных чар статуи и рано или поздно попадутся на гнусных деяниях, как и их предшественники. Позднее двое беглецов вернулись по собственной воле, а третьего поймали с женой углежога, которую монах обольстил и склонил к побегу от мужа. На исповеди все как один сознались, что, работая накануне в огороде, поддались пагубному любопытству и потрогали запретное изваяние, в результате чего всех троих охватило языческое умопомешательство.

А вот брат Луи так и не объявился, и на протяжении нескольких часов его судьба оставалась загадкой. Потом один из старших монахов по какой-то надобности отправился в огород и, боязливо покосившись в сторону Венеры, с изумлением увидел, что она исчезла.

Сочтя, что в пропаже статуи виноваты колдовские козни либо дьявольские происки, он с опаской приблизился к тому месту, где прежде стояла статуя. И там ему открылась ужасающая разгадка исчезновения брата Луи.

Каким-то образом Венера перевернулась и опрокинулась обратно в глубокую яму. Под ее мраморной грудью лежало раздавленное тело брата Луи с расколотым черепом и губами, превратившимися в кровавое месиво. Руки его обвились вокруг нее в отчаянном объятии любви, которое смерть сделала еще крепче. Позднее, когда пораженных ужасом братьев созвали для того, чтобы поразмыслить над этой проблемой, признано было нецелесообразным пытаться извлечь его из ямы. Чугунный молот, валявшийся неподалеку, служил доказательством благочестивых намерений, с которыми незадачливый брат Луи явился к Венере, однако столь же очевидны были и иные обстоятельства определенного рода, лишавшие его душу всякой надежды на спасение.

Посему по приказанию Августина яму поспешно завалили до краев землей и камнями, и место, где она находилась, не отмеченное ни курганом, ни каким-либо иным знаком, вскоре заросло травой и бурьяном вместе с остальным заброшенным огородом.

Муза Гипербореи

Слишком далеки от меня ее бледное неумолимое лицо, снега ее смертоносной груди, и глазам моим их не узреть. Но порой ее шепот доносится, как хладный неземной ветер, что ослабел, летя чрез пропасти между мирами и преодолевая дальние горизонты скованных льдами пустошей. И она говорит со мной на языке, который я никогда не слышал, но всегда знал; рассказывает мне о том, что пагубней и прекрасней исступленных восторгов любви. Не о добре и зле вещает она, не о том, чего желают, о чем думают, во что верят земные термиты; и воздух, которым она дышит, и земля, по которой бродит, взорвутся, как абсолютный холод звездного пространства; очи ее ослепят, словно солнца; а поцелуй, если его удостоишься, иссушит и сгубит, как поцелуй молнии.

Но когда я слышу ее далекий, нечастый шепот, предо мною встают видения бескрайних полярных сияний на континентах, что просторней, чем мир, и морей, неодолимых для килей земных судов. И порой, запинаясь, я сообщаю странные вести, которые она приносит, никому не милые, и никто не верит им и не хочет их слушать. А однажды на рассвете, средь череды безутешных лет, я последую ее зову, чтобы отыскать высокую и блаженную судьбу ее снежно-белых далей, чтобы сгинуть среди ее неоскверненных горизонтов.

Белая сивилла

Торса, поэт со странными южными песнями в сердце и лицом цвета темной умбры от высоких испепеляющих солнц, вернулся в родной город Кернгот на Мху Тулане над Гиперборейским морем. С ранней юности бродил он по свету в поисках неведомой красоты, что вечно ускользала, подобно дальнему горизонту. Вдали от Коммориома с его неисчислимыми белыми шпилями, вдали от болотистых джунглей к югу от Коммориома плыл он по рекам, не имеющим имени, пересекал полулегендарное царство Чо Вулпаноми, где, по слухам, пылающий океан бился огненной пеной в усыпанный алмазным песком и рубиновым гравием берег.

Много чудес довелось ему повидать, много того, о чем не расскажешь словами: причудливых резных богов Юга, в честь которых лилась кровь на башнях, что возносились до самого солнца; оперение птицы хуузим, длиной во много элей, цвета чистого пламени; чешуйчатых монстров южных трясин; гордые корабли Му и Антилии, что двигались, словно по волшебству, без весел и парусов; дымящиеся горные вершины, сотрясаемые демонами, что томились внутри. Но лишь гуляя по знакомым улицам Кернгота, узрел он чудо, до которого тем чудесам было далеко. Праздно шатаясь по городу, не помышляя ни о чем возвышенном, узрел Торса Белую сивиллу из Полариона.

Он не знал, откуда она появилась, но внезапно сивилла возникла перед ним посреди полуденной толпы. Рядом со смуглыми рыжеволосыми девами Кернгота с их иссиня-черными глазами сивилла казалась духом, сошедшим с северной луны. Богиня, призрак или земная женщина, стремительной походкой двигалась она к неведомой цели: создание из снега, льда и северного света, с распущенными серебристо-золотыми волосами светлее светлого, с глазами, что были точно озера под луной, и губами, отмеченными той же болезненной