Аверкий. — Миром-то не прикрывайся!

— Ах, ты рыжий паршивец! — затряс кулаками Мануйлов. — Власть поносишь! Укатаю на Сахалин!

— Эк, тя разнесло! — ехидно развел руками Аверкий. — А ить точно Андрюха говорит — зажимал солдаток.

Митька Штукин тонко и пронзительно пискнул:

— Вор ен! Баб и дитятей обкрадывал!

— Дык… — совсем растерялся староста. — Я бумаги могу показать!

Но то, что он невольно попятился, а главное, стал оправдываться, ссылаясь на бумаги, убедило мужиков в правоте слов Андрея Кунгурова. Они угрожающе зашумели.

— Верни, староста, что нахапал! — сумрачно бросил Игнат Вихров

Зыков прикрикнул на него:

— Не возводи поклеп на начальство!

— Молчи, варнак! — истерично крикнул Маркелу Ипатьевичу Митька Штукин.

Видя, что крестьяне наваливаются на старосту, Коробкин раскинул руки:

— А ну пошли! Не дозволю на власти наскакивать! Терентий Ёлкин незаметно растворился в толпе. Схватив Коробкина в охапку, Балахонов отбросил его к дверям:

— Катись, пока цел!

Мужики шумно обступили старосту.

— Верни пособия!

— У детей крохи отобрал! Вертай, гад!

— Ишь, ряшку с наших пособиев отрастил!

— Подбородки-то из-под бороды выпирают!

— Ох, и жиру, робяты из старосты натопится!

— Дык, ишшо подпалить надоть!

— Петуха запросто пустим красного!

Степка по поручению отца успел сбегать к уряднику. Незаметно вернувшись, шепнул:

— Не идет он, папаша. Говорит, сами разбирайтесь, дескать…

Маркел Ипатьевич промолчал, послушал, о чем кричат мужики, склонился к Степке:

— Айда домой.

Гаврила Мануйлов, увидев, что Зыковы направляются к выходу, оторопело бросился к ним:

— Куда же вы?

— Дела у нас, — буркнул Маркел Ипатьевич. — Все едино тут толку не будет.

Крестьяне распалялись все больше и больше и Мануйлов принялся испуганно креститься:

— Не брал я пособиев! Ей-богу!

— Тебе соврать, что с крестом, что без креста!

— Надоть у него в избе пошукать! Поди там награбленное попрятал!

Вихров долго смотрел на старосту, потом задорно предложил:

— Давайте, робяты, весь их кулачий корень изведем. А?.. Мануйлов отступил к стене, прильнул к ней, ощущая всем телом выпуклости бревен. Задохнулся.

Писарь Архипка, пытаясь спасти начальство, дрожащим голосом предупредил:

— Слышь, Игнат! А я ить все пишу!

Кто-то из мужиков, будто бы случайно, задел чернильницу локтем. Она опрокинулась, и на бумаге расплылось бесформенное фиолетовое пятно. Кто-то выбил из-под писаря табурет.

Гаврила Мануйлов кинулся на Вихрова, но упал, запнувшись о выставленную Птицыным ногу.

— Не трожьте старосту, мужики! — остановил Кунгуров. — Пусть живет лиходей!

Андрея поддержали Мышков, Фатеев и Павел Жданов, Игнат Вихров нехотя согласился:

— Обождем. Но домину евонную все одно покрушим. И ты, Андрюха, путю нам не преграждай.

— И правда, Андрюха, не суйся. Сам ведь за справедливость радеешь, — примирительно заметил Аверкий Бодунов и повернулся к односельчанам: — Не робей, мужики!

— А мы и не робеем!

Вихров шагнул к портрету царя, висевшему на стене, и рванул раму скрюченными пальцами. От рывка рама разлетелась вдребезги, захрустело под сапогами стекло. Староста рявкнул:

— Не трожь особу государя императора!

Но Вихров яростно топтал портрет.

Мануйлов бросился было на смутьяна, но его схватили и прижали к стене.

Срывая со стен портреты членов царской семьи, крестьяне злорадно матюгались:

— А вот мы ей, августейшей родительнице!..

— И Марии Федоровне, и Алексашке ейнему!..

— А вот супружнице Николашкиной!.. И цесаревичу! И дочкам евонным!..

Мануйлов с ужасом и со слезами на глазах взирал на разгром.

8

Заслышав шум толпы, становой пристав накинул шинель и вышел на крыльцо. Со взгорка он ясно разглядел мужиков, вьющихся вокруг дома старосты. Злобный лай собак, сменившийся жалобным визгом, ржание лошадей, мычание коров. Пристав явственно видел, как слетели с петель тесовые ворота, как, блея, вылетел со двора обезумевший мануйловский козел.

— Платон Архипович! — крикнул с улицы растрепанный отец Фока. — Вы же видите, что делается! Почему вы не вмешаетесь?

— Во что? — как бы не понимая о чем идет речь, устало спросил Збитнев.

— Да вы не видите разве, что на селе творится?

— Вижу… — пристав прикрыл глаза.

— Так стоите-то почему? Они же к вам сейчас пойдут!

Пристав перекрестился.

Он уже сам видел, толпа направляется к его дому, и, не слушая больше священника, молча бросился тропкой через огород к берегу реки.

— Остановитесь, рабы Божьи! — выбежал навстречу толпе отец Фока.

— Смотри, опять поп! — удивился кто-то и в одно мгновение священника схватили, с гоготом раскачали и зашвырнули далеко в сугроб.

— Охлодись, отче! — хохотнул Птицын.

Ведя толпу к дому пристава, Кунгуров внутренне сжимался: правильно ли они поступают? И никак не мог найти верный ответ. Перед дверью пристава толпа на мгновенье замерла. Рыжий Аверкий поймал в руку костяной шарик звонка и, резко дернув, оборвал шнурок. Звонок, впрочем, мужикам и не был нужен: дверь они сразу вышибли, шумно вломились в дом.

Артемида Ниловна, белая, как мел, замерла посреди кухни.

— Ишь, отъелась, зараза!.. Да щас мы ей!.. Митька, пощекочи приставчиху!..

Но даже Штукин сердито зарделся:

— Бога побойтесь!

Глаза Артемиды Ниловны наполнялись влажным брезгливым ужасом.

— Да не бойтесь, не снасильничают, — буркнул Кунгуров. — Мужики только пужают.

Но Вихров уже надвинулся на Артемиду Ниловну:

— Куда кабана своего спрятала?

Вместо ответа Артемида Ниловна, смертельно побледнев, мешком рухнула на пол.

— Оморок! — раздумчиво удивился Мышков.

— Нашли на кого кидаться! — укорил Андрей. — Чего баба вам сделала? Вы пристава ищите.

— Да нет пристава, убег, — огорченно сообщил Аверкий Бодунов, уже успевший облазить весь дом, не отказав себе в удовольствии разгромить хрустальную горку. Теперь он возбужденно крутился вокруг граммофона, размышляя, как бы половчее свернуть ему лебединую шею.

— А ну пусти, — отодвинул Аверкия в сторону Птицын.

— Че, играть на нем могешь? — обрадовался Аверкий.

— Да че уметь-то? — напыжился Птицын.

Осторожно крутнув ручку, он опустил головку с иглой на пластинку и замер в ожидании, блаженно сложив руки на животе. Мужики примолкли. Сквозь шипение и шорохи, изумив всех, донесся чистый и сильный голос:

— Мой костер в тумане светит, искры гаснут…

Кто-то нечаянно задел граммофон. Визгливо поехала по пластинке игла, но прежде чем на виновника успели зашикать, из блестящей трубы вновь вырвалось:

— …кто-то завтра, сокол мой, на груди моей развяжет узел, стянутый тобой!..

Застывший было Вихров вдруг с маху опустил топор на крутящуюся пластинку. В лица обиженных мужиков брызнули черные обломки.

— Чего ты! — скривился Гошка Фатеев. — Хоть бы дослушать