дал. Гадай теперь, кто там чего вспоминает…

— Придурок ты, Игнат, — рассердился Жданов.

Вихров ругнулся, поворачиваясь, и увидел входящего в избу учителя.

Пряча страх, Симантовский покачал укоризненно головой:

— Мужики, это ж нехорошо — женщину обижать. Женщина она и есть всегда женщина.

Сидор Мышков растерянно развел руки:

— Дык не прикасались мы к ней. Она сама в оморок повалилась.

— Да очухалась, очухалась уже! — крикнул рыжий Аверкий. — Бабы, они завсегда как кошки живучи.

Кунгуров шепнул учителю:

— Николай Николаевич, вы бы забрали ее да увели бы отсюда…

— Конечно, конечно! — заторопился Симантовский, радуясь, что есть причина исчезнуть из приставского дома.

Под усмешки и скабрезные шуточки мужиков он поднял Артемиду Ниловну и накинул на ее плечи шубу.

— Не допрет толстопятую! — хохотали мужики.

— Он крепкий!

— Не думал бы допереть, пришел бы разве?

Оглядываясь, Симантовский повел Артемиду Ниловну из избы.

Когда дверь за ними захлопнулась, мужики деловито, будто выполняя обыденную работу, с гиканьем начали крушить мебель.

9

Маркел Ипатьевич отер усы, отложил ложку. Глядя на отца, и Степка торопливо закончил завтрак. Старший Зыков перевел хмурый взгляд на жену. Та серой тенью скользнула к столу, убрала посуду и, не проронив ни слова, вышла.

— Я вот о чем кумекаю, — поглаживая тронутую сединой окладистую бороду, проговорил Маркел Ипатьевич. — В лавке нам седня делать нечего, мужики-то все едино в бор подались, какая уж тут торговлишка…

Степка согласился:

— Да… Лучше чуток убытку, чем полный раззор. Опасно нынче глаза мужикам мозолить.

— Вот то-то и оно. Покуда власти не очухались, и нам надоть леску запасти. Упустим времечко, локти кусать будем. Эдак недолго и в последних остаться.

— Дык… Рисково энто, папаша. Объездчики хоть и не суются, а, поди, на бумагу все пишут. Как бы потом не откликнулось, — осторожно возразил Степка.

Маркел Ипатьевич задумчиво покряхтел:

— Потом суп с котом будет, как-нибудь выкрутимся. Саломатова мужики в каталажку заперли. Становой вообче неизвестно куда сгинул. А с полесовщиками найдем обчий язык.

Степка ехидно осклабился:

— Становой-то утек, а бабу евонную учитель пригрел…

Маркел Ипатьевич сурово зыркнул на сына, сплюнул:

— Тьфу! Че суешься, куды не просют? Чую я, свадьбу надоть побыстрее сыграть, а то у тебя один блуд на уме!

Угрызений совести Степка не испытал, но потупился и сделал постное лицо. Отец принял все за чистую монету, благодушно проговорил:

— Больно ты у меня квелый, к сердцу все шибко близко принимашь. Нету в тебе хватки. Старшие-то, хоть варнаки варнаками, но цепкие до коммерции.

— Лешка дочиплялся вон, упокой, господи, его душу, — обиженно сказал Степка.

Маркел Ипатьевич перекрестился, посмурнел:

— Неча было в политику лезть. Одно дело — душой за царя и отечество, а другое — в обчества всякие соваться. Зато Никишка во как развернулся. И ведь ни копейки же я им не дал. А все одно. Видать, порода наша такая. Струнка торговая имеется. Ну, да че о Никишке говорить. Отрезанный он ломоть. Ты же у меня разъединственный наследник. Все тебе отписал. Вот помру, будешь марку Зыковых держать.

Чтобы скрыть язвительную ухмылку, Степка еще ниже опустил голову, но когда отец завел речь о наследстве, насторожился.

— Ну, че уж вы, папаша, помирать собрались. Вон, какие еще крепкие, — укоризненно протянул он.

— Ладно, — махнул рукой Маркел Ипатьевич. — Всему свой срок. Собирайся, а я пойду Кондратия пошевелю.

Узнав, что хозяева надумали ехать за лесом, Кондратий встревожился:

— Страшно… А ну как мужики увидят? Оченно они на вас, Маркела Ипатич, обиженные.

— Хорош языком трепать — осадил работника старший Зыков. — В другое место поедем.

— А ежели полесовщики? — пугливо поежился Кондратий.

В поветь заглянул Степка:

— Едем, что ль, папаша?

— Тут ишшо один сумлевающийся нашелся, — насмешливо отозвался Маркел Ипатьевич.

Степка принял суровый вид, прикрикнул на работника:

— Че рот разявил? Запрягай давай!

— Не боись, Кондратий, ежели че, дык ты ж подневольный, — успокоил работника Маркел Ипатьевич. Давайте-ка вместе со Степаном Маркелычем запрягайте.

Покосившись на отца, Степка нехотя принялся помогать засуетившемуся работнику.

К полудню Зыковы отправили Кондратия домой уже со вторыми дровнями, груженными отборным лесом. Передохнув, скинули полушубки и снова взялись за топоры.

— Отстаешь, Степан Маркелыч! — поддел сына Зыков.

Степка покосился на него, поджал губы. Маркел Ипатьевич споро и ловко тюкал топором, подрубая толстую сосну. Две лежали рядом.

А Степка все еще не мог справиться с одной. Он скинул шапку и заработал азартнее.

— Топорище не обломи! — усмехнулся Маркел Ипатьевич. — Ишь, размахался!

Сосна осторожно хрустнула, начиная подламываться, и Степка, отбросив топор, уперся в ствол шестом. Он давил изо всех сил, но дерево стояло, упрямо веря, что через несколько мгновений оно само превратится в хлыст с обрубленными ветвями.

От напряжения Степкино лицо исказилось, покраснело, губы подергивались.

— Давай, давай, Степан Маркелыч! — насмешливо подзадорил отец.

Степка недовольно оглянулся, но Маркел Ипатьевич уже не смотрел на него.

Степка поднажал сильнее и… шест соскользнул, а Степка полетел в снег. Оказавшись прямо под сосной, он испуганно глянул вверх. Дерево, спружинив, клонилось теперь совсем не в ту сторону, куда он хотел его столкнуть.

— Папаша! — заорал Степка, поняв внезапно, что отец стоит как раз под падающей сосной. — Остерегись!

Маркел Ипатьевич обернулся. В глазах его скользнул ужас.

— Остерегитесь, папаша! — снова крикнул Степка.

Сосна наваливалась, Маркел Ипатьевич слышал шорох рассекающих воздух веток. Скакнув в сторону, он споткнулся, упал и быстро побежал по снегу на четвереньках. Но выбраться из опасной зоны не успел. Дерево мягко накрыло Маркела Ипатьевича и сразу стало тихо.

Степка ошеломленно сидел в снегу.

Наконец до него дошло случившееся. Взвизгнув, он кинулся к сосне, полез, царапаясь, под ее темные лапы.

— Папаша! — почему-то шепотом звал он. — Папаша!

Хриплый стон заставил его вздрогнуть. Дернувшись, Степка обмяк. Из-под ветвей смотрело на него синее от удушья, ставшее вдруг незнакомым лицо Маркела Ипатьевича. Одними губами он выдавил:

— Подважь… Грудь раздавило… Больно.

Степка, всхлипнув, ухватился за ствол.

— Шест возьми…

— Щас, папаша, щас… Вы уж потерпите маненько!..

— Сил нет… Торопись…

Степка выбрался из-под густых лап, захлопотал, зашарил глазами в поисках потерянного шеста. Где этот проклятый шест?

— Че ж так долго, ирод… — простонал Маркел Ипатьевич.

— Щас, папаша…

— Скоро ты?..

Степка увидел шест, побежал к нему, но внезапно передумал, вернулся.

— Вы уж потерпите, папаша, — со слезами попросил он. — Щас найду…

— Мочи… моей…