Увидел он красно-желтые паруса ярла Гудмунда, груды добычи – мехов, кож, тюков с шерстью, блюд и кубков, навалом лежащих меж широких бортов драккаров. Увидел и дружинников ярла, хирдманов, что с тревогой вглядывались в темнеющую морскую даль.

Сам Гудмунд стоял на носу передового драккара, изредка бросая через плечо взгляд на парнишку в зеленом плаще, что взобрался на мачту, держа наготове медный ромейский гнутый рог-буцину.

– Им бы отвернуть да обратно в Немую реку уйти, – из далекого далека донесся до мальчика надтреснутый старческий голос. – Но Великая мать милостива к нам, и этого не произойдет. Будет битва. Смотри же!

Дозорный на мачте увидел врага. Низкий протяжный вой буцины поплыл над волнами. Хирдманы на обоих драккарах бросились к оружию, развешанному вдоль бортов. А из вечернего сумрака одна за другой вылетали узкие снекки рица Улвиса – грабителя грабителей, морского паука, волчьей смерти.

Гудмунд свесился с носа своего корабля. Набухли жилы на бычей шее ярла, когда крикнул он:

– Я – Гудмунд, сын Тругга из Сигтуна, ярл. Кто посмел преградить мне путь? Кто ищет смерти от меча моего?

Улвис ответил с передовой снекки. Резкий, каркающий голос его ударил в уши мальчика:

– Смерть в битве – удел бесстрашных. Я, Улвис, безотчий сын, рекомый Быстрой Погибелью, отправлю в Вальхаллу и тебя, и твоих воинов.

– Прими выкуп – и разойдемся с миром. Я дам тебе золото и серебро из полуденных краев, – прогудел Гудмунд, и мальчик уловил сомнение и тревогу в его словах.

– Мне не нужен выкуп, – каркнул Улвис. – Я возьму все. А теперь пусть говорят пьющие кровь мечи и поющие с валькириями стрелы. Перкун с нами!

– Перкун с нами!! – подхватили кмети на снекках клич вождя.

Восемь быстроходных кораблей Улвиса разделились, нацелившись на драккары свеев. Свистнули первые стрелы, и первые погибшие воины, приняв смерть лицом, отправились к Одину пировать с его бесноватой дружиной эйнхериев.

Хирдманы Гудмунда приготовились дорого продать свои жизни. Им было за что драться. Позади остались бессчетные переходы, коварные речные пути проклятой Гардарики, где нельзя пройти силой, а можно лишь хитростью и уговором с мрачными воинами страны тысячи русленей. Позади были выжженные степи Дикого поля, пороги на великой реке, что славяне зовут Славутичем, и Ромейское море. Позади была и жаркая сеча у стен блистательного града городов Константинополя, и смерть побратимов, и жар погребальных костров. Теперь драккары завалены добычей и дом близко. Так неужели все это – напрасно? Неужели все достанется какому-то Улвису, пусть и зовущемуся Быстрой Погибелью? В душах воинов Гудмунда разгорался гнев. Выхватив мечи, они плашмя били друг друга клинками по головам и плечам, ярясь перед предстоящей битвой. Стальной звон поплыл над волнами, и в нем утонули крики раненых.

Снекки подошли вплотную. С них на драккары полетели веревки с крючьями. Корабли Улвиса с четырех сторон атаковали драккары, и у Гудмунда не хватило воинов, чтобы отражать лезущих со всех сторон кметей Быстрой Погибели. В боевых кличах, отчаянных криках и предсмертных стонах, в звоне сталкивающихся топоров и мечей, в скрежете железа и грохоте щитов пришла ночь и простерла свои непроглядные крыла над битвой. Запылали факелы. Вспыхнул парус на одном из драккаров. С протяжным скрипом, будто дерево в лесу, рухнула мачта, взметнув в темное небо мириады искр. Но битва продолжалась, и сложно было сказать, кто сейчас берет верх, – хирдманы рубились яростно, беря за одну свою жизнь две, а то и три жизни воинов Улвиса. Драккары были завалены окровавленными телами, запах пожарища смешивался с вонью горелого человеческого мяса.

– Где ты, Улвис, сын выдры, исчадие Нифльхельма? – ревел Гудмунд, огромным топором разя находчиков. – Выходи на бой, вонючий трус! Я покажу тебе, что такое быстрая погибель!

Улвис принял вызов. Облаченный в длинную, до колен, кольчугу и простой шлем с наносником, он отбросил щит и выступил против закованного в золоченые ромейские доспехи ярла с одним мечом. Битва стихла – кмети и хирдманы расступились, давая вождям место для поединка на скользкой от крови палубе драккара.

– Сейчас ты отправишься на дно и рыбы сожрут твои глаза! – оскалился Гудмунд. Он был выше жилистого, но худощавого Улвиса и превосходил его шириной плеч.

– Рыбам все равно, чьи глаза станут их сытью, – усмехнулся Улвис и первым бросился на противника.

Его меч высек искры, столкнувшись с топором ярла свеев. Сталь ударила в сталь, а потом снова и снова, будто это был не бой, а забава двух подгулявших кузнецов, хвалящихся крепостью своих изделий.

Казалось, никто из сражавшихся не может взять верх, но опытный глаз бывалого воина заметил бы, что меч Улвиса уже дважды ударил в золоченый панцирь Гудмунда и только мастерство ромейских оружейников, выковавших чудесный доспех, спасло жизнь ярла. Понял это и сам Гудмунд. Он заревел, точно раненый медведь, и, с бешеной скоростью закрутив топором, ринулся в решающую атаку. Улвис не стал уклоняться. Когда окровавленный полумесяц топора взлетел над его головой, вождь находников просто присел и в длинном выпаде всадил свой клинок в щель между нагрудником и панцирной юбкой Гудмунда, пронзив печень ярла. Свей страшно закричал, выкатив глаза, прикусил язык и упал на мокрые от крови доски палубы.

– Перкун с нами! – воскликнули кмети, ударив мечами в щиты.

Хирдманы опустили бородатые головы. Битва была проиграна. Им осталось только умереть с честью, как подобает викингам.

– Теперь смотри внимательно, – прошептал старик мальчику. – Когда люди Улвиса убьют всех воинов Гудмунда, они начнут перегружать добычу на свои корабли. Самому Улвису нужен только смарагд. За ним послан он старцами-кобами, чтобы возродить черную славу Руяна-острова. И если камень здесь…

Слова старика потонули в шуме возобновившейся битвы. Нет, уже не битвы – побоища. Хирдманы теперь искали того, чем так славился Улвис, – быстрой погибели. Они сдирали с себя доспехи и, обнаженные, бросались на врага, встречая смерть с мечами в руках.

– Ваш Один будет доволен! – хохотали кмети, добивая раненых.

Мальчик засмотрелся на эту кровавую жатву и едва не пропустил момент, когда Улвис, вместе с десятком воинов разгребавший груду мешков на палубе драккара, торжествующе вскинул руку.

– Вот оно, Око Перкуна, дарующее власть над силой! Теперь это – мое!

– Я вижу смарагд! – завизжал мальчик, и крик его чаечьим граем понесся над ночным морем.

Старик охнул, вытянул из холщовой торбы тростниковую свирель. Тонкий, протяжный, призывный свист всполошил ночных птиц в кронах сосен. Но его услышали не только птицы. Таящиеся в зарослях рогоза воины племени карелов, славящиеся своей свирепостью на три круга земель, тоже услышали условный сигнал – и спустили на воду берестяные лодки-ваакари. Шаман-нойд, что служил хозяйке гор Маннутар в святилище на далеком Дань-озере, повинуясь приказам духов предков, привел сюда, к балтийским берегам, полторы сотни лучших бойцов своего племени. Предки сказали, что мощь колодца, дарящего силу, иссякает и только Запорный камень, Сердце Лоухи, сможет вернуть волшебное могущество.