–  В Кейвсайде, если уж тебе так надо знать. – Он начал расхаживать по комнате, надеясь, что движение умерит боль в голове, и время от времени приближался к окну. Оттуда тянуло такой свежестью, какой он давно уже не ощущал.

–  В Кейвсайде? – нахмурилась Эйр. – Что тебе там понадобилось? Пока ты живешь здесь, ты должен вести себя подобающе. Да и потом, разве это не опасно – якшаться со всякими головорезами? Мне рассказывали истории о девушках-служанках, которые заходили случайно не на те улицы и…

–  Да ты хоть знаешь, что там вообще творится? – перебил ее Рандур, сопровождая свои слова отчаянным взглядом. И покачал головой.

Бор, до чего же избалованный тут народ.

–  Ну, – ответила Эйр, – я слышала о живущих там ворах и убийцах. О солдатах, сбившихся с доброго пути.

–  Ну, может, там и такие есть, – согласился Рандур.

На мгновение меж ними стало так тихо, что Рандур услышал свист ветра, носившегося по Балмакаре. Потом, когда до него дошел смысл ее слов, он спросил:

–  Ты прожил здесь всю жизнь и ни разу даже не был там?

Эйр нетерпеливо дернула плечами:

–  У меня нет времени заниматься делами таких людей. Да и зачем мне рисковать, спускаясь в эту тьму?

Рандур фыркнул, подавляя смех, и подумал: «Разве может эта девчонка хотя бы временно находиться у власти, когда она понятия не имеет о том, как живет половина ее собственного народа? Хорошо, что я вырос не здесь, а в другом месте».

Рандур чувствовал, что устал и что становится ворчливым, как бывало с ним всегда, когда он не высыпался. Недосып вкупе с похмельем делали его невыносимым.

–  Что стряслось с этим городом-легендой, с этой святыней, с этим убежищем? Вы – корона Джамурской империи, самый крупный город архипелага, а у ваших ворот замерзают тысячи беженцев, и закон плюет на миллионы простых граждан, которые не владеют бесконечными акрами земли и не разжирели на работорговле. Они для вас не существуют, так ведь?

–  Для меня все существуют, – возразила Эйр.

–  Скажи еще, что ты сама существуешь, – фыркнул Рандур. – Какую жизнь ты вела до сих пор, чтобы иметь право называться настоящим человеком?

–  Я исполняла свой долг. У меня тоже есть свои обязанности и своя ответственность.

–  Ответственность. Как же. Пари держу, ты никогда в жизни сама для себя пальцем не ударила, все за тебя делали другие.

–  А ты кто такой, чтобы говорить мне такие вещи? Вот возьму и прикажу повесить тебя на городской стене, чтобы другим неповадно было.

–  Вот об этом я и толкую, – продолжал Рандур, нисколько не испугавшись. – Ты живешь как избалованное дитя. И меня готова уничтожить только за то, что я говорю тебе правду. Что ты за правительница такая, раз даже не можешь найти общий язык с простыми людьми?

Она шагнула к гобелену, скрывавшему окно, отбросила его в сторону и стала глядеть на бесчисленные шпили Виллджамура:

–  Вот единственный город, который я знаю. Я слышала, что есть другие города – Вилхокр, Вилхоктеу, Гиш. Но я никогда не была ни в одном из них, да мне и не хотелось, ведь все говорили, что незачем. Может, мне повезло родиться и вырасти здесь, но… – Вдруг в ее глазах вспыхнули обида и гнев. – Если мне не довелось работать ради куска хлеба, то это не значит, что моя жизнь стоит меньше, чем чья-то еще.

Рандур заподозрил, что обидел ее, хотя сейчас ему было наплевать. Голова гудела, во рту было сухо, как в пустыне. Эта богатенькая девочка его бесила. Ее заносчивость и чувство превосходства толкали его на новые грубости.

–  Чтобы ты знал, – продолжала Эйр, – я, может быть, интереснее, чем кажусь на первый взгляд. Я не плохая. Я никогда в жизни никому не желала зла. Каждый раз, когда мы танцуем или фехтуем, ты говоришь о моем высоком рождении и образовании так, как будто это порок. А это не так просто – быть пленницей жизни, которая тебе, может, и не по вкусу. Так что неудивительно, если я иногда бываю резка с людьми. Или, как ты любишь выражаться, моча иногда ударяет мне в голову. Нельзя же все время притворяться не тем, кто ты есть.

Если она и знала его секрет или что-то о его прошлом, то ничем этого не выдала. Однако его приключение становится слишком рискованным.

Она продолжала уже более мягким тоном:

–  Может быть, ты сам и покажешь мне ту, другую сторону моего города, если, по-твоему, это принесет мне какую-то пользу?

–  То есть я должен вывести тебя отсюда потихоньку, чтобы никто не заметил? Это, пожалуй, может стоить мне головы. С другой стороны, почему бы и нет? Если ты в самом деле готова, можем попробовать как-нибудь. А пока давай-ка займемся шагами. Я буду сам отсчитывать ритм, раз нет барабанщика.

Эйр подошла к нему. Они встали в позицию, обхватив друг друга руками и тесно сплетя пальцы, и она вдруг показалась ему такой маленькой и хрупкой… Она была в таком настроении, когда ей хотелось не приближаться к нему, а, наоборот, держаться от него как можно дальше при каждом шаге. Может, ему лучше заткнуться, и тогда между ними все снова образуется.

Дверь распахнулась, на пороге стоял стражник:

–  Миледи правительница, срочное сообщение.

Эйр быстро отпрянула от Рандура, словно ее застали за чем-то стыдным.

–  Что такое? – спросила она.

–  Свита вашей сестры Джамур Рики приближается к городу, миледи. Гаруды заметили ее экипаж в двух часах пути от стен.

Возвращение старшей сестры, Рики, напомнило канцлеру Уртике о его семье. Семьи вообще имели для него большое значение.

Со своей-то он давно уже разобрался.

Родственники любили посмеяться над ним, а он этого не выносил: что угодно, только не ежедневное подтрунивание над его слабостями. Соберутся, бывало, за столом вечером и ну давай пробирать его за недостатки, особенно матушка, да еще каждый вечер. Даже когда он уже сдал экзамены на должность младшего члена Совета, им было мало – они продолжали корить его за то, что он недостаточно быстро продвигается по карьерной лестнице. Приставали с расспросами, почему у него нет друзей, жаловались, что он так мало зарабатывает; все, что он делал, и то, чего он не делал, неизменно вызывало их критику, причем самую ожесточенную. Боясь, как бы постоянное копание под него со стороны родни и впрямь не помешало его дальнейшему карьерному росту, он как-то вечером решил, что с него довольно.

Избавление от семьи стало для него наслаждением, истинно творческой задачей, и, вспоминая о ее хитроумном исполнении, он всегда улыбался. Он нашел способ обмануть их и подговорил каждого подсыпать другому смертельной отравы в еду. Свой замысел он осуществил однажды вечером в качестве подарка себе на недавно минувшее восемнадцатилетие, и до чего же радостно было ему смотреть, как они, выхаркивая желчь и кровь, продолжали визгливо поносить друг друга, когда уже поняли, что случилось. У него было непробиваемое алиби: он подкупил нескольких друзей деньгами и обещанием грядущей власти, чтобы они подтвердили, что он провел вечер с ними, и подделал запись в дневнике матери. Едва открыв дело, инквизиция уже объявила его закрытым, настолько все было ясно. Соседи наперебой жалели бедного мальчика, так внезапно оставшегося круглым сиротой. Избавившись от их навязчивых соболезнований, он сполна насладился своим почти божественным могуществом, ведь в его власти оказалось прервать жизни других. Подготовку к устранению своего семейства он начал с того, что подделал завещания – вместе с древними джамурскими рунами, печатями и всем, что положено, – и оставил дальних родственников не у дел. Нет, конечно, кое-что они все же получили, на это его великодушия хватило, но бóльшую часть земель и денег он переписал на себя. «Ах, какое же это замечательное искусство – подделка документов!» – думал он тогда.