справлюсь, – кричу я. – Все будет нормально, просто дай мне написать эссе о пространстве, времени и движении!

Она выходит из комнаты и берется за телефон. Звонит в «скорую» при студенческой больнице, разговаривает с дежурным психиатром. Рассказывает о моем выкидыше, о том, что мне плохо, что я угрожаю покончить с собой. В конце концов она вытаскивает меня из спальни и заставляет взять трубку. Я все еще плачу.

– В чем дело? – спрашивает врач.

– Ни в чем, – говорю я. – Мне просто нужно работать.

– Хорошо, я все понимаю, но уже поздно, и, похоже, тебе бы не помешало поспать.

– Проклятие! – ору я. – Или я напишу свое эссе, или убью себя. Ясно?

– Может, тебе стоит вернуться в Стиллман, раз ты так себя чувствуешь? – предлагает она. – В больнице тебе будет лучше.

– Я не могу. – Все это начинает раздражать. – Я НЕ МОГУ ВЕРНУТЬСЯ В СТИЛЛМАН, ПОТОМУ ЧТО МНЕ НАДО НАПИСАТЬ ЭССЕ ПО ПРОСТРАНСТВУ, ВРЕМЕНИ И ДВИЖЕНИЮ, А ИНАЧЕ МЕНЯ ВЫБЬЕТ ИЗ КОЛЕИ. ПОЧЕМУ НИКТО НЕ ПОНИМАЕТ, ЧТО НУЖНО ДАТЬ МНЕ СПОКОЙНО ПРОЧИТАТЬ ДАРВИНА, И ВСЕ БУДЕТ ОТЛИЧНО?

Врач явно этого не понимает и говорит, что отправляет санитаров забрать меня и доставить в больницу. Говорит, что не хочет оставлять меня одну, наедине со своими мыслями. Я плачу, пока слушаю ее, и плачу еще горше, когда вижу, как Олден стоит надо мной, вся на нервах, пытаясь убедиться, что передает меня в надежные руки. Врач говорит, что дает мне время собрать сумку и взять все, что нужно, машина будет ждать снаружи через десять минут.

– Договорились? – спрашивает она перед тем, как повесить трубку. – Тогда до встречи в Стиллмане.

– Ладно, но я беру работу с собой, – говорю я. – Мне надо закончить эссе по пространству, времени и движению, или всему конец.

– Хорошо, – говорит врач, ей почти удается скрыть снисходительность в голосе. – Можешь принести все что хочешь.

Кроме чтения и телевизора, в Стиллмане нечем заняться. Каждые несколько часов приходят врачи и беседуют со мной, спрашивают, что произошло, что я собираюсь делать. А я говорю, что не знаю, потому что не знаю. Они назначают таблетки, в основном снотворное, чтобы я спала и перестала говорить о пространстве, времени и движении и всех эссе, которые не сдала вовремя. В конце концов даже я признаю, что в этой изолированной комнате не так уж и плохо. Тимоти ошибался. Тут стерильно, тускло, искусственный свет слишком яркий, но зато никто меня не трогает.

9

В глубину

Господь, прояви милосердие к тому,

Кто сомневается, даже когда точно знает.

Брюс Спрингстин. Великолепный обман[247]

Я не знаю, привлекают ли депрессивных места с похоронной атмосферой или они сами, подобно заразным больным, превращают все вокруг себя в склеп. Знаю только, что весь третий курс спала в кровати под большим постером, украшенным словами LOVE WILL TEAR US APART[248], и еще удивлялась, почему же на этой кровати не происходит ничего хорошего.

Дело было не только в моей спальне. Вся квартира. Она казалась нездоровой, темной. Не удивлюсь, если узнаю, что с тех пор как я съехала, ее превратили в тир или наркопритон. Или, даже лучше, в рехаб для лечения вампиров. Там было одинаково темно и в полдень и в полночь. Идеальное место для нервного срыва. Может, моя техасская квартира, со всеми ее воздушными, солнечными элементами декора, и повидала кое-какие гадкие предвестники катастрофы, но именно этот дом с привидениями в Кембридже довел дело до конца.

Не считая ночных шатаний по городу, со времен выкидыша я редко выбиралась из постели и в буквальном смысле жила в темноте. Хотя наша гостиная, выходившая окнами на юг, и была полна солнечного света, никто из нас ей не пользовался, потому что с тех пор, как мы решили спрятать уродские коричневые клетчатые диваны под белыми простынями, комната стала выглядеть так, будто мы проводим поминки. Остаток дома и все спальни, выглядывавшие из длинного коридора нашей квартиры-поезда, выходили окнами на север, во двор. То ли из-за депрессии и усталости, то ли из-за учебы, все мы прятались по коконам своих темных, на удивление огромных комнат, и жили как пещерные люди. Квартира была заражена безумием: Олден со своим дзен-буддизмом и медитациями по десять часов в день, Саманта с синдромом отличницы и постоянным страхом замедлиться и превратиться в кого-нибудь вроде меня.

Четвертой нашей соседкой была Синдхи, пакистанка, которая встречалась с моим другом Полом. С тех пор как она наконец решила, что может просто съехаться с ним и что ее родители в Карачи ничего не узнают, мы пробовали заменить ее целой чередой соседей, но все они, переехав к нам, переставали справляться или с учебой, или с жизнью. Жан-Батист, француз, изучавший искусственный интеллект в Массачусетском технологическом институте, решил вернуться в Париж учиться игре на гобое после двух месяцев жизни с нами. Иниго, аспирант из Британии, который занимался в Гарварде американской историей, уехал назад на ферму своих родителей в Шропшире и занялся овцеводством через месяц после переезда. У.Б., недавно выпустившийся из Гарварда, жил с нами много месяцев, и хотя все мы его до смерти любили, его душевное здоровье сильно ухудшилось за то время, что он снимал у нас комнату. Сегодня он был редактором в журнале Sail, завтра курьером, рассекавшим на велосипеде, послезавтра поступал на юридический, еще через день собирался уехать в Лос-Анджелес, чтобы писать сценарии. Мы с ним оба стали подозревать, что эта квартира – филиал ада, что ее стены пропитались миазмами депрессии и растерянности.

Серьезно, когда Олден после программы обмена вернулась из Гарварда в Нью-Йорк, в Барнард-колледж, моя подруга Вероника переехала в ее комнату и быстро впала в депрессию. Она взяла академ на время последнего семестра в колледже, потому что не могла – просто не могла – написать дипломную работу. Каждый раз, когда она садилась за свой Macintosh, ей становилось физически плохо, начинались клаустрофобия и паралич, и из-за этого она и переехала к нам. Как вы понимаете, на фоне неприятного разрыва с бойфрендом и внезапной неспособности просыпаться раньше четырех часов дня, пары недель на Киркленд-стрит было достаточно, чтобы диплом стал меньшей из ее проблем. Думаю, не нужно говорить, что за исключением Саманты, женщины, у которой есть цель, что само по себе звучит ебануто, все в квартире были ненормальными.

В этой квартире с четырьмя спальнями годами жило столько людей, что вся она пропахла пубертатом, который здесь переживали снова, снова и снова. Пятна лекарств