Пауза.

– Представляешь, о чем я говорю, да? Видел такие?

Он опускает глаза в тарелку, имитируя внезапный интерес к крошкам своего десерта.

– Пожалуй, да, я понимаю, что ты имеешь в виду, – отвечает он.

– И как тебе такое украшение? – спрашивают у него. – По-твоему… симпатичное?

Томас вскидывает глаза, берет мою руку, приподнимает ее, разглядывая, словно пытается представить, как на ней будут смотреться колечки.

– Ничего особенного, – качает он головой, при этом взгляд у него напряженный.

Официант приносит чек, и Томас получает возможность благополучно миновать острый момент.

У моего дома он получает от ворот поворот. Джессика, сейчас я сделаю вам очень личное признание, но вы должны признать, что мы с вами уже больше, чем просто знакомые. С тех пор, как Томас изменил мне в сентябре, мы воздерживаемся от физической близости. Наши супружеские отношения недостаточно окрепли, чтобы возобновлять их сегодня вечером.

Томас реагирует на мягкий отказ спокойно. Не слишком ли спокойно?

Он всегда отличался здоровым сексуальным аппетитом. Принудительное отчуждение от супружеской постели распалит его либидо, усилит в нем желание снова поддаться соблазну.

После того, как дверь за ним закрывается – и запирается на новый замок, – в доме восстанавливается привычный порядок. Обычно это делается сразу после вашего ухода, но сегодня на это не было времени.

Газету с журнального столика – в урну. Освобождаю посудомоечную машину. Потом обвожу взглядом кабинет. В комнате витает слабый апельсиновый запах. Я беру вазу с апельсинами и несу ее на кухню. Оранжевые шары летят в помойное ведро.

Цитрусовые плоды я никогда особо не любила.

Свет внизу погашен, поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Переодеваюсь в лиловую ночную сорочку, к ней подбираю халат такого же цвета. Безымянным пальцем осторожно наношу на кожу вокруг глаз ночную сыворотку, потом на лицо – жирный увлажняющий крем. Старение – процесс неотвратимый, но при наличии арсенала соответствующих средств его признаки можно аккуратно скрыть.

Наконец все вечерние ритуалы исполнены, на прикроватную тумбочку поставлен бокал с водой. Остается еще одно дело. На самой середине письменного стола в маленьком кабинете, примыкающем к спальне, лежит серовато-бежевая папка с ярлыком, на котором написано: «Джессика Фаррис». Я беру ее, открываю.

Снова просматриваю фотографии ваших родителей и Бекки. Меньше чем через сутки они сядут в самолет и улетят за сотни миль. Когда они уедут, станете ли вы сильнее скучать по ним?

Потом я беру авторучку «Монблан» – драгоценный подарок моего отца – и на чистой странице блокнота, содержащего скрупулезно задокументированные наблюдения, начинаю писать. Поставлена новая дата – 19 декабря, среда; во всех подробностях описывается ужин с Томасом. Особое внимание уделяется его реакции на предложение подарить мне комплект серебряных колечек.

Захлопываю папку с вашим досье и снова кладу ее на середину стола, поверх еще одного досье – другой испытуемой. Они больше не хранятся вместе с остальными во врачебном кабинете. Несколько дней назад, когда во входную дверь был врезан новый замок, я принесла их домой.

На второй папке, что лежит под вашей, – ярлык с надписью: «Кэтрин Эйприл Восс».

20 декабря, четверг

Доктору Шилдс, когда мы с ней встретимся, я должна отвечать по возможности правдиво.

Ведь мне неведомо, какой информацией она владеет. Но не только поэтому. Я также не знаю, на что она способна.

Ночью я почти не сомкнула глаз. Каждый раз, когда где-то в доме скрипели старые половицы или кто-то, поднявшись по лестнице, шел мимо моей квартиры, я затаивала дыхание и прислушивалась, не заскребется ли ключ в замке входной двери.

Ни доктор Шилдс, ни Томас никак не могли заполучить ключ от моего жилища, неустанно убеждала я себя. Тем не менее, в два часа ночи я подперла входную дверь тумбочкой, а потом вытащила из сумки газовый баллончик и сунула его под диван – чтобы был под рукой.

В семь часов утра доктор Шилдс написала, что по окончании рабочего дня желает видеть меня у себя дома. «О’кей», – ответила я немедля. Противиться было бессмысленно; и – что более важно – мне не хотелось ее нервировать.

Если нельзя просто взять и уйти от нее, значит, надо сделать вид, будто я смирилась, решила я.

План сложился утром, когда я стояла под горячим душем и никак не могла согреться. Не знаю, как она отреагирует на то, что я собираюсь ей сказать. Но так больше продолжаться не может.

* * *

Домой к доктору Шилдс я прихожу в полвосьмого вечера, после загруженного трудового дня. Все мои клиентки пребывали в приподнятом настроении, собираясь на праздничные мероприятия, а последняя, молодая женщина, надеялась, что ее парень сегодня сделает ей предложение.

Делая макияж, я почти не видела их лиц. Перед глазами стояла фотография Томаса в постели Эйприл, мысли были заняты тем, что я скажу доктору Шилдс, когда она впустит меня в дом и запрет дверь.

Она открывает мне в ту же секунду, словно прямо в прихожей ждала, когда прозвенит звонок. Или, может быть, увидела из окна верхнего этажа, как я подхожу к дому.

– Джессика, – приветствует она меня.

Именно так. Просто назвала мое имя.

Потом она запирает входную дверь и забирает у меня куртку.

Пока она ее вешает, я стою рядом. Она отступает на шаг и едва не врезается в меня.

– Простите, – извиняюсь я. Она должна запомнить это мгновение. Я зароняю первое семечко в создание своей легенды.

– Налить вам «Перье»? – спрашивает доктор Шилдс, направляясь в кухню. – Или, может быть, бокал вина?

Помедлив, будто в раздумье, я отвечаю:

– Меня вполне устроит то, что пьете вы. – Я вкладываю в свой голос нотки благодарности.

– Я только что откупорила «Шабли», – говорит доктор Шилдс. – Или вы предпочитаете «Сансер»?

Можно подумать, я разбираюсь в сортах винограда.

– Нет-нет, я с удовольствием выпью «Шабли».

Но сделаю всего несколько глотков. Мне необходимо сохранять ясность мысли.

Она наполняет два хрустальных бокала на тонких ножках и один протягивает мне. Мой взгляд скользит по комнате. Я не заметила следов присутствия Томаса в доме, но, став свидетелем их поведения минувшим вечером, я должна быть уверена, что сейчас его здесь нет.

Я отпиваю глоток вина и начинаю приводить в исполнение свой план.

– Я должна кое в чем признаться, – тихо молвлю я.

Доктор Шилдс обращает на меня взгляд. Она, я знаю, чувствует, что я нервничаю. Мне и самой кажется, что я брызжу нервозностью. Хоть в этом не приходится притворяться.