Ты, однако, — процедил он сквозь зубы, — еще не сказала мне, поедешь ли завтра в Версаль.

Он увидел, что она заколебалась, а потом спросила потерянно:

Ты в самом деле думаешь, что твоя жена не рассердится, увидев меня завтра?.. Она не станет оскорблять меня, как сегодня в ресторане?

Уверен, что нет. Может быть, она будет немного удивлена… вот и все… но до твоего прихода я постараюсь ее убедить.

— Ты это сделаешь?

— Да.

У меня такое впечатление, что твоя жена терпеть меня не может, — сказала она вопросительным тоном, словно желая, чтобы ее разуверили.

Ты ошибаешься, — ответил он, идя навстречу этому ее столь ясному желанию. — Она, напротив, очень тебе симпатизирует.

— В самом деле?

— Да, в самом деле, она мне сегодня об этом говорила.

— А что она говорила?

О господи, ничего особенного: что ты красива, что кажешься умной… В общем, правду.

Тогда я приду, — вдруг решилась она, — приду сразу после отъезда мужа… около девяти… так, чтобы сесть на поезд в десять… приду к вам в гостиницу.

Для Марчелло эта поспешность и это облегчение были еще одним оскорблением его чувств. И внезапно зажегшись желанием любви во что бы то ни стало, даже любви притворной и двусмысленной, он сказал:

— Я так рад, что ты согласилась прийти.

Да?

Да, потому что я думаю, ты не сделала бы этого, если бы не любила меня.

Я могла бы поступить так по какой-нибудь другой причине, — зло ответила она.

— По какой?

Мы, женщины, часто поступаем назло… например, мне захотелось бы досадить твоей жене.

Итак, она думала только о Джулии. Марчелло ничего не сказал, но, танцуя, повел ее к выходу. Еще два поворота, и они очутились перед раздевалкой, в двух шагах от двери.

— Куда ты меня ведешь? — спросила она.

Послушай, — умоляющим тихим голосом заговорил Марчелло, так, чтобы гардеробщица за стойкой ничего не услышала, — выйдем на минутку на улицу.

— Зачем?

Там никого нет… я хочу, чтобы ты поцеловала меня… вот так, вдруг… чтобы показать мне, что ты действительно любишь меня.

— И не подумаю, — сказала она, сразу раздражаясь.

— Но почему же?.. На улице пустынно, темно.

— Я уже сказала тебе, что терпеть не могу публичных излияний чувств.

— Прошу тебя.

Оставь меня, — сказала она резким, громким голосом и, высвободившись, сразу удалилась в направлении зала.

Поддавшись охватившему его порыву, он шагнул за порог и оказался на улице.

Как он и сказал Лине, улица была темна и пустынна, на скудно освещенных фонарями тротуарах не было прохожих. По другую сторону улицы, вдоль стены, ограждавшей сад, стояло несколько машин. Марчелло вытащил из кармана платок и вытер потный лоб, глядя на густые деревья, выглядывавшие из-за стены. Он был оглушен, словно получил по голове резкий, сильный удар. Он не помнил, чтобы когда- нибудь так уговаривал женщину, и ему было стыдно. В то же время он понимал, что всякая надежда уговорить Лину если не полюбить его, то хотя бы понять, теперь исчезла навсегда. В этот момент он услышал за спиной шум мотора автомобиля, затем машина скользнула рядом и остановилась. Она была освещена внутри, и за рулем Марчелло увидел агента Орландо, выглядевшего прямо как семейный шофер. Приятель Орландо, с длинным, худым лицом хищной птицы, сидел с ним рядом.

— Доктор, — тихо позвал Орландо.

Марчелло машинально подошел.

Доктор, мы поедем за ним… однако, возможно, мы не станем дожидаться прибытия в Савойю.

— Почему? — спросил Марчелло, почти не отдавая себе отчета в том, что говорит.

Долго ехать. Зачем ждать Савойи, если все можно провернуть по дороге? До свидания, доктор. Увидимся в Италии.

Орландо сделал приветственный жест, а его напарник едва кивнул головой. Машина тронулась, углубилась в улицу, свернула за угол и исчезла.

Марчелло вернулся на тротуар, перешагнул порог и вошел в зал. Тем временем музыка заиграла вновь, и за столом он обнаружил одного Квадри. Лина и Джулия снова танцевали вместе, теряясь в толпе танцующих, становившихся все многочисленнее. Марчелло сел, взял стакан, наполненный ледяным лимонадом, и медленно выпил, глядя на дно на кусочки льда. Внезапно Квадри сказал:

— Клеричи, вы знаете, что могли бы быть нам очень полезны?

— Не понимаю, — ответил Марчелло, ставя стакан на стол.

Квадри объяснил без всякого стеснения:

Кому-нибудь другому я мог бы предложить попросту остаться и Париже… Уверяю вас, это хорошо для любого, и потом, нам особенно нужны молодые люди, вроде вас… но вы могли бы быть еще полезнее, как раз оставаясь на своем нынешнем месте…

— И давая вам информацию, — закончил Марчелло, глядя ему в глаза.

— Вот именно.

При этих словах Марчелло не мог не вспомнить блестящие от волнения, почти плачущие, искренние, дружеские глаза Квадри, незадолго до этого державшего его за лацканы пиджака. Как он и думал, под бархатной перчаткой душевного волнения скрывалась железная рука холодного политического расчета. То же волнение он замечал в глазах некоторых своих начальников, хотя оно было иного свойства — патриотическое, а не гуманистическое. Но что значили эти оправдания, если в обоих случаях, во всех случаях они не предполагали ни малейшего уважения к нему, к его личности, беззастенчиво используемой всего лишь как средство для достижения определенных целей? С почти бюрократическим равнодушием он подумал, что Квадри своей просьбой как бы подписал собственный смертный приговор. Потом он поднял глаза и сказал:

— Вы говорите так, словно я разделяю ваши взгляды или близок к этому. Если бы это было так, я бы сам предложил вам мои услуги, но дело обстоит иначе, и, поскольку я не собираюсь примыкать к вам, вы попросту просите меня совершить предательство.

Предательство — никогда! — с готовностью сказал Квадри. — Для нас предателей не существует, есть только люди, замечающие свои ошибки и исправляющие их. Я был и остаюсь уверен в том, что вы один из таких людей.

— Вы ошибаетесь.

— Я ничего не говорил, пусть будет так, словно я ничего не говорил… Синьорина!

Торопливо, возможно, чтобы скрыть досаду, Квадри подозвал одну из официанток и расплатился. Они замолчали. Квадри разглядывал танцевальный зал с видом стороннего наблюдателя, а Марчелло сидел к залу спиной, опустив глаза. Наконец он почувствовал, как на его плечо опустилась рука, и медленный, спокойный голос Джулии произнес: — Ну что, пойдем? Я так устала…

Марчелло сразу же поднялся и сказал:

— Думаю, что всем нам хочется спать.