Эти слова Кодрингтона дают ясное представление о том, какими тяжелыми условиями была остановлена эскадра графа Гейдена во время войны. Если на Черном море недоброжелательные к нам державы были бессильны ослабить шансы России, то в Средиземном море они приложили все старания, чтобы затруднить русскому флоту принять действительное участие в надвигающейся войне. Инструкции, отправленные из Петербурга Гейдену вскоре после Наваринского боя и вызванного им разрыва дипломатических отношений с Портой, содержали указание Гейдену идти в Архипелаг и в случае если английская эскадра предпримет прорыв через Дарданеллы, чтобы явиться перед Константинополем для принуждения султана к принятию условий Лондонского трактата, то и нашей эскадре надлежало принять участие в этом прорыве. В этой инструкции, впрочем, было оговорено, что Гейден при этом не должен считать Россию находящейся в войне с Турцией, и что все предстоящие действия исходят исключительно из постановлений Лондонского трактата.

Но обстоятельства вскоре переменились. Англия и Франция не сочли нужным делать против Турции какие-либо шаги, и стараниями французской и английской дипломатии весь гнев Порты за Наварин обрушился исключительно на Россию.

Помимо Стамбула более иных потеряла от наваринского погрома Вена. Хитромудрый Меттерних начисто проиграл эту многоходовую политическую партию и, обманутый во всех своих надеждах, оказался в полнейшей изоляции.

Оттоманскому флоту в Наварине был нанесен значительный удар. Немногие уцелевшие во время боя суда намеренно не были уничтожены победителями, чтобы показать, что оружие было употреблено ими только для обороны, но не для нападения на флот Турции, с которой ни одна из пославших свои эскадры держав – ни Россия, ни Англия, ни Франция – не была в войне.

Это обстоятельство – разгром турецко-египетского флота во время мира – явилось для Константинополя ударом куда более чувствительным, чем какой был бы нанесен самой Порте в случае обычных боевых действий.

Дальнейшие события показали, что хотя Наварин и вызвал разрыв сношений Порты со всеми тремя державами, но только одна из них была вовлечена в войну с Турцией. Конечно, это была, как всегда, Россия!

* * *

Едва послы союзных держав покинули Константинополь, на улицах и площадях турецкой столицы глашатаи уже читали обывателям гатти-шериф султана:

– Слушайте, достойные жители славного Истамбула, и передайте тем, кто не слышит! Москов желают погубить Высокую Порту. Они смеются над нашими святынями и не чтят Аллаха! Сколько еще можно терпеть это бесстыдство неверных! Великий падишах и непобедимый потрясатель вселенной, любимец Аллаха и тень пророка на земле, велел каждому правоверному готовиться к джихаду! Пришла пора поставить неверных собак на колени и отрезать их мерзкие головы!

– Алла! – кричали достойные жители славного Истамбула. – Поставим и отрежем! Заставим собак пожирать свои хвосты!

Не ограничиваясь демаршем, Порта запретила вывоз российского зерна из черноморских портов. Хлеб с оказавшихся в это время в Константинополе судов был вообще отобран силой. Султан Махмуд II желал быть достойным славы Сулеймана Великолепного, он желал быстрой и победоносной войны!

В самой Греции не намеревался прекращать войну Ибрагим-паша. Он не только привел в порядок все уцелевшие суда, но, воспользовавшись отсутствием тесной блокады, вывез в Египет всех больных и раненых, многочисленные гаремы и пленных греков. Теперь у Ибрагима была несколько уменьшившаяся численно, зато вполне боеспособная 20-тысячная армия. Помимо этого к туркам примкнули и вооруженные местные мусульмане. Султан Махмуд велел было Ибрагиму идти с главными силами в Филиппополь (Пловдив) и, приняв там команду над румелийской армией, воевать против русских. Но Ибрагим отослал гонца к отцу в Египет, и тот посоветовал сыну никуда не уходить.

– Передайте Ибрагиму, чтобы не забывал о том, что Греция обещана султаном в правление нашему роду, поэтому ему незачем воевать где-то на Дунае за султана. Пусть оберегает свое добро! – сказал Мехмет-Али-паша посланцу сына.

А чтобы сын чувствовал себя уверенней, правитель Египта отправил к нему конвой с порохом и ядрами. Прорвать блокаду союзников египтянам помогали австрийцы. Пока последние отвлекали на себя дозорные суда, египтяне беспрепятственно закинули боезапас на Кандию и в Морею.

Одновременно Порта пыталась всеми силами стравить Вену с Петербургом и хоть как-то, хотя бы на время, замириться с греками. Ни то ни другое у турок не получилось. Вена была всегда рада напакостить России, но воевать с ней за турецкие обиды у австрийцев не было никакого желания. Попытка договориться с греческими повстанцами о том, что если они сложат оружие, то будут прощены и получат некоторые права, тоже ни к чему не привели. Вдохнувшие воздух свободы греки уже не желали и слышать о каких-то подачках со стороны своих ненавистных врагов.

– Мы будем не мириться с турками, а воевать, покуда последний из них не будет изгнан с последнего нашего острова! – кричали самые воинственные и готовились идти забирать у Порты Кандию и Хиос с Критом.

Россия желание греков вполне разделяла и была готова даже помочь, зато Англия была этой воинственностью напугана.

– Хватит с них и Пелопоннеса! Мы не можем окончательно ослабить Турцию перед лицом растущей мощи России, – решили в Лондоне и принялись, как всегда, отчаянно интриговать.

Не отставали от англичан и французы. Едва греки собрали на острове Сирос небольшую эскадру с десантом, чтобы отправить ее к Хиосу, как туда поспешил посланный де Реньи фрегат «Юнона». До перестрелки, к счастью, дело не дошло. Греки прорвались мимо наведенных пушек «Юноны». Греческие инсургенты, во главе с полковником Фавье (французом-республиканцем, ненавидевшим Бурбонов!), высадились на Хиосе, разбили турок и заперли их в крепости. На штурм, однако, сил у греков не хватило, и Фавье начал осаду.

Стремясь вернуть себе плодородный Хиос, турки вскоре собрали на малоазиатском берегу около Чесмы несколько тысяч отборного войска и подогнали из Дарданелл эскадру в 11 боевых вымпелов. Недалеко от берега сторонними наблюдателями качались на волнах корабли де Реньи. Было очевидным, что грекам, несмотря на их храбрость, Хиоса не удержать.

Пытаясь спасти десант и жителей острова, к де Реньи прибыл лодкой наш консул в Смирне Фродинг (из остзейских немцев). Французский командующий принял консула в каюте, сидя за рабочим столом и показывая всем видом, что приехавший отвлекает его от весьма важных дел.

– Господин адмирал, как христианин христианина прошу вас отогнать турецкую эскадру от Хиоса! – начал без всяких вступлений Фродинг.

В ответ де Реньи помотал головой:

– Пускаясь в эту экспедицию, греки нарушили декларацию трех адмиралов, подписанную нами после Наваринского боя! Пусть теперь сами расхлебывают свою кислую похлебку!

– В таком случае получается, что вы полностью на стороне турок! Но это противоречит Лондонскому договору! – сразу же ухватился за услышанное консул.

– А я не вижу в Лондонском трактате пункта, который бы давал нам право препятствовать туркам переплывать из одной гавани в другую! – попытался отбиться де Реньи.