— Сделай это для меня! Я тебя прошу! Я тебя умоляю! — не помня себя, она молотила кулаком по автомату, как будто то была грудь Макса. — Сделай это, и я исчезну из Парижа. Насовсем!

— Куда, интересно знать?

— Неважно. К Эльжбете в Вуа. Захвачу с собой Эмили и вместе туда махнем на…

— По-моему, тебе надо срочно махнуть в тихую палату. Успокоишься, подлечишь нервишки…

Эми взвилась:

— Издеваешься? Ладно, я сама позвоню, но ты еще об этом пожалеешь. В пять часов, Макс, ты не забыл? В пять!

Она повесила трубку и тут же стала набирать другой номер. Какая-то старушка деликатно постучала по стеклу. Эми на нее так окрысилась, что старушка поспешила убраться подобру-поздорову.

Эми бродила как во сне по магазину "Мир детей". Взяла куклу, положила. Завела музыкальную подушечку, послушала мелодию.

К ней подошла миловидная продавщица.

— Мадам? Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Да… я еще не решила.

— Сколько лет вашей дочери?

Эми вспыхнула:

— Десять. То есть почти одиннадцать.

— Она играет в куклы?

— Она играет во взрослую.

— Тогда подарите ей Барби. — Продавщица сняла с полки хлорвиниловую красотку в облегающем серебристом платье. — Кроме вечернего туалета у нее есть деловой костюм, комплект спортивной одежды и вот такая веселая пижама. Это уже не просто кукла, это старшая сестра, которой хочется подражать во всем. Ну как, нравится?

Эми кивнула.

— Возьмете?

— Да, спасибо. И еще… где у вас "Татрах" для ее возраста?

— Вторая секция.

— И, пожалуй, три комплекта трусиков.

— Если не возражаете, мадам, я вам подберу разного цвета, а вы можете идти оплачивать.

Эми положила коробку в тележку и отправилась в другую секцию. На глаза ей попался блестящий игрушечный пистолет, очень похожий на ее браунинг. Она повертела его в руках, пощелкала курком — громкие сухие щелчки сопровождались яркими вспышками. Усмехнувшись, Эми бросила пистолет в тележку.

В католическом костеле заканчивалась вечерняя служба. Обычно прихожан здесь было немного, все друг друга знали и после службы задерживались, чтобы обменяться новостями. Во время проповеди мать шикала на трехлетнего малыша, который ерзал и хныкал, порываясь встать с колен:

— А что я сделал? Не буду я стоять на коленях, не буду…

Перед самой кафедрой сидела на скамье средних лет дама с некрасивым, но породистым и несколько надменным лицом. Слова проповеди не доходили до ее сознания. Едва служба закончилась, как она подошла к ксендзу.

— Мне надо с вами поговорить, святой отец.

Ксендз кивнул, давая понять, что готов выслушать ее. Они отошли к боковому притвору. Полагая, что предстоящий разговор может уронить ее достоинство, дама заговорила подчеркнуто сухо:

— Мой сын второй месяц встречается с падшей женщиной. Она, разумеется, скрывает от него правду. Кшиштоф — мальчик восторженный и самолюбивый. Если я попытаюсь открыть ему глаза, он может только ожесточиться.

Ксендз слушал, склонив немного набок голову с поросшей пухом тонзурой. Он никак не показывал, что испытывает неприязнь к этой холодной женщине, умеющей незаметно подчеркнуть свое превосходство.

— Вы имеете на него влияние, и я подумала… — дама предпочла, чтобы ксендз сам сделал за нее вывод.

— Она может измениться, если он решит соединить с ней свою судьбу, — осторожно заметил ксендз. — Церковь учит нас быть терпимыми к человеческим порокам.

— Она лжет ему! Лжет с первого дня!

— Возможно, обстоятельства вынудили ее заняться этим ремеслом. А ему она пока не открылась, потому что до конца не уверена в его готовности понять и простить. Возможно также, что…

— Так вы с ним не поговорите? — нетерпеливо спросила дама.

— Я эту девушку знаю?

— Ее зовут мадемуазель Радович, — указала дама с неподражаемой интонацией.

— Эмили? — удивился ксендз.

Дама подтвердила брезгливым кивком.

— Он сам вам это сказал?

— Мне об этом сказала… ваша прихожанка.

— Я поговорю с ней, — помолчав, предложил ксендз. — Я думаю, она ему все расскажет.

Подобное решение даму явно не устраивало, но если что-то и выдало ее недовольство, то только взгляд. Она молча поцеловала руку ксендзу и покинула костел с таким видом, будто этого разговора не было и в помине.

В арабском квартале Эми пробыла недолго. Ей даже не пришлось выходить из машины. В окне второго этажа, над кондитерской, колыхнулась занавеска, и через две минуты из дома вышел мальчишка-посыльный с тортом, перевязанным нарядной лентой. Эми опустила стекло, взяла торт, вложила в детскую ладонь толстую пачку, которая тут же исчезла в рукаве. Большего от нее не требовалось.

В пять она была в назначенном месте. Она посигналила и вышла из машины. Когда Макс подошел к окну, Эми уже стояла возле урны. Убедившись, что он все видит, она развязала ленточку, вытащила из коробки большой целлофановый пакет, надорвала и стала высыпать в урну белый порошок.

Макс скребнул стекло ногтями, как будто хотел его содрать. И вдруг отшатнулся: в лоб ему смотрело черное дуло. Он сразу узнал свой браунинг. Эми целилась, зажав пистолет для верности двумя руками. Даже когда на конце ствола с громким треском замигала красная лампочка, до Макса не сразу дошло, что это розыгрыш. Как, впрочем, и до уличных зевак, ставших невольными свидетелями странной сцены.

Эми не стала испытывать судьбу. Она швырнула в урну детский пистолет и умчалась на своем "ситроене".

Она ходила по "блошиному рынку", перебирая всякое тряпье. Видя перед собой богатого покупателя, все предлагали ей товар получше, но она молча шла мимо. Заинтересовало ее заношенное ситцевое платьице с аляповатыми узорами и криво нашитыми, какими-то сиротскими кружавчиками. Она приложила к себе платье. Женщина затаила дыхание.

— Сколько? — спросила Эми.

— Двадцать франков, — сказала торговка с такой непреклонной твердостью, словно на карту было поставлено ее доброе имя.

— А босоножки моего размера у вас найдутся? — Эми поставила ногу на прилавок.

Женщина взглянула на модный ботинок из настоящей шевровой кожи, стоивший, вероятно, целое состояние, и, порывшись в коробке с обувью, с сомнением извлекла на свет стоптанные сандалии с двойными пряжками. Эми мерить их не стала, а просто бросила в пакет вместе с платьем, положила перед торговкой пять франков и пошла к выходу.

В машине она переоделась и ярко накрасила губы. Теперь можно было ехать в Булонский лес.

Она выбрала скамейку в людном месте, закатала платье повыше и, намазав ноги кремом, начала их брить. Ее, пожалуй, можно было принять за деревенскую дурочку. Прохожие оборачивались, кто-то сочувственно покачал головой. Мужчины подолгу задерживали взгляд на голых бедрах. Один даже вернулся и, сев на противоположную скамейку, развернул газету.

Эми расставила ноги так, чтобы ему было