с ними этот мир, но нисколько не боялись. Их стремление держаться подальше от людских взглядов было не капитуляцией или признаком слабости, а хорошо продуманной стратегией; и если раньше они никак не могли найти себе места, то сейчас ситуация вполне могла измениться. Любая стратегия у них долгосрочная, и так было всегда.

– Только вот прошло слишком уж много времени, – вставил один из мужчин за столом, покровительственно улыбнувшись. – Эта стратегия явно провалилась.

Волосы у него давно поседели, и он почти ослеп из-за катаракты, но зрения у него по-прежнему хватало, чтобы взять в руки кружку и отпить из нее перебродившего молока, не пролив ни капли. Именно с ним Саада что-то негромко обсуждала бо́льшую часть ужина. Если у местной оппозиции и имелся свой лидер, то это был он.

– Ты мыслишь как человек, Абанси, – отозвался Лесник, – а не как фейри. Тебе восемьдесят лет, и в этой деревне ты всеми уважаемый старейшина, но для фейри ты не более чем младенец, только что выбравшийся из материнской утробы. Время для них течет медленно, и они очень терпеливы. Десяти, даже двадцати поколений людей едва ли достаточно для того, чтобы кто-то из фейри прошел путь от младенчества до вступления в пору зрелости.

– Даже если это так, – не сдавался Абанси, – это больно уж резкий скачок от нескольких убийств и каких-то там лесных чар к возрождению древней угрозы.

В ответ Лесник разжал правый кулак и положил на стол то, что держал в руке. Этот предмет поймал свет факела, рассеяв по дереву осколки света, в основном ярко-зеленые: жадеитовый наконечник стрелы, грубо вырезанный и отполированный до блеска. Церера понятия не имела, сколько тот мог стоить у нее дома в Англии или даже здесь. Знала только, что никогда в жизни не видела такого большого драгоценного камня.

– Я вытащил его из ляжки старого оленя, – сказал Лесник. – Нет никаких сомнений, что это сработано фейри.

Лесник передал наконечник стрелы Сааде через ее мужа. Саада внимательно осмотрела его, стараясь не дотрагиваться до острого кончика и граней, прежде чем положить на стол и придвинуть к Абанси. Старик взял наконечник и поднес к правому глазу, словно ювелир, оценивающий драгоценность.

– Это работа Потайного Народа, – хоть и неохотно, но признал Абанси. – В нем сохранился их холод.

Положив наконечник стрелы на стол, он оттолкнул его от себя, словно стремясь держаться от него подальше.

– А может, это кто-то другой использовал его, чтобы убить Патриарха, – предположила молодая женщина, сидящая рядом с Абанси.

– Да ну? – отозвался Лесник. – С каких это пор охотники стали такими богачами, что могут позволить себе использовать жадеитовые стрелы, да еще и оставлять их в своей добыче? Что касается волшебных чар, то одно дело заколдовать отдельное животное или одного человека, даже целый дом, и совсем другое – бо́льшую часть леса, великое множество совершенно разных существ, у каждого из которых свои собственные особенности. Тут требуются очень мощные чары.

Он достал второй наконечник стрелы, на сей раз сделанный из кремня – похожий на те, которые отец Цереры иногда привозил с раскопок, чтобы пополнить свою личную коллекцию.

– Это тоже было в старом олене. Его убийцы не делали никаких различий между камнями. Каждый из них представлял для них одинаковую ценность, и поэтому оба не обладали для них никакой ценностью. Ни один человек не стал бы так думать.

Второй наконечник стрелы он подтолкнул прямо к Абанси, который положил его рядом с другим. Церера могла сказать, что сомнения старика явно пошатнулись.

– Так это фейри убили госпожу Блайт и ее дочь? – спросила Саада.

– И, скорее всего, забрали ее ребенка, – подтвердил Лесник.

«И давно он это знал?» – задумалась Церера. По крайней мере, с того момента, как выковырял этот наконечник стрелы из старого оленя, но у него наверняка и раньше возникли какие-то подозрения. Она припомнила сказку, которую Лесник рассказал ей в ту первую ночь в своей хижине, о Моргиане и принце фейри. Похоже, что как только Калио дала знать о своем присутствии, он уже опасался того, что может предвещать появление дриады.

– Месяц назад у одной женщины в деревне, расположенной в дне пути отсюда, украли ребенка, – сообщил Абанси. – Поиски не выявили никаких следов мальчика.

– Они повесили двоих за это преступление, – сказала Саада. – Каких-то чужаков. А те могли быть и ни в чем не повинны.

Абанси пожал плечами.

– Они были проходимцами. Даже если это и не они похитили того ребенка, то наверняка в прошлом совершили что-то столь же дурное. Я присутствовал при том, как их вешали, и можно было сказать, что руки у них по локоть в крови. Так что в итоге они заслужили того, чтобы болтаться на веревке.

По столу пролетел одобрительный ропот. Церера, которая была членом «Эмнести интернешнл» и писала письма в газеты, протестуя против смертной казни, заставила себя прикусить язык. Менять чьи-либо взгляды в этих краях она точно не собиралась.

– Если фейри появились опять, – обратилась Саада к Леснику, – то почему именно сейчас? Что изменилось? Они бы не вернулись, если б это не было им выгодно.

Подбородок Абанси нацелился на Цереру.

– Вот, – сказал он. – Она и есть эта перемена.

Прозвучало это не особо одобрительно.

Лесник многозначительно положил руку на плечо Цереры, чтобы всем стало ясно: она под его защитой.

– Церера вполне может быть частью подобного развития событий, но причина не в ней. Она появилась здесь совершенно неожиданно. Сомневаюсь, чтобы фейри могли это предвидеть.

– Если только это не фейри заманили ее сюда – или же они в сговоре с тем, кто это сделал.

На сей раз это предположение высказал Табаси. До сих пор он только кивал и улыбался, предоставляя вести разговор своей жене. Голос у него был негромким и мягким – не той мягкостью, из-за которой человека игнорируют, а нарочитой мягкостью, которая вынуждает внимательного слушателя податься поближе, чтобы не пропустить сказанное. Лесник не выказал ни удивления, ни неодобрения по поводу его вклада в разговор – равно как и Саада, хотя Церера уловила в ее глазах искорку веселья. Церера, которая в своей взрослой жизни достаточно часто общалась с супружескими парами, чтобы подмечать особенности их поведения, определила это как еще один элемент отношений между Табаси и Саадой: иногда он мог открыто выказать то, чего она из осторожности или по дипломатическим соображениям не могла произнести вслух – настолько хорошо Табаси был знаком с ходом мыслей своей супруги.

– Что было самым значительным событием в этих краях с тех пор, как я