class="p1">– Я отдохну, – пообещала Церера, – но сначала ответьте на мой вопрос. Что это за твари?

Ее тон не допускал возражений.

– Фейри, – ответил Лесник. – Потайной Народ вернулся в этот мир.

XXXIV

DO..KKÁLFAR (древнеисландск.)

Темные эльфы

Церера, тогда еще маленькая девочка, сидит на коленях у своего отца – перед ними горит огонь, а во рту у него трубка, попыхивание которой свидетельствует о том, что он вполне доволен жизнью. Когда она была маленькой, ей нравился запах его табачного дыма, нравилось, как тот распространялся по комнате и пропитывал ее одежду, так что она всегда приносила с собой что-то от него, куда бы ни пошла. Отец был уверенным в себе человеком, который чувствовал себя как дома что на природе, что среди библиотечных полок, и его запах, оставшийся на ней, придавал ей некоторую долю этой силы и уверенности.

Только позже, когда им овладела болезнь, Церера стала более неоднозначно относиться к табачному дыму. Курение трубки – он выкуривал по шесть-семь в день, а то и больше, если работал над каким-нибудь проектом, требующим особой сосредоточенности, – вызвало у него рак ротовой полости и гортани, сначала лишив голоса – и это человека, который любил рассказывать всякие истории, – а затем медленно, но неумолимо завладев всем остальным. После его смерти, даже несмотря на то что какая-то детская часть ее по-прежнему ассоциировала, да и всегда будет ассоциировать запах табачного дыма с ним, эти воспоминания осложнились чувством гнева и безвозвратной потери. Забавно, как многое в ее жизни омрачили именно эти эмоции… Забавно, хотя и совсем не смешно.

Но на данный момент она снова с ним, ей пять или шесть лет, и вот он в полном расцвете сил, одетый в свои любимые брюки и свитер: последний – не столько предмет одежды, сколько набор дырочек, скрепленных нитками, словно представление паука о том, на что может быть похож свитер; а первые пошиты из дубового коричневого молескина, чудо портновского искусства – или скорее свидетельство трудов ее матери, поскольку сколь бы заляпанными и грязными ни были эти брюки после какой-нибудь из его поездок, через день или два они возвращались ее отцу в таком же первозданном виде, в каком были куплены; и при этом он всегда говорил, что таких брюк больше никто не шьет, и напоминал Церере и ее матери, что ему хотелось бы быть похороненным в них, и в этом свитере тоже, поскольку просто не может представить себе более подходящего костюма для того, чтобы приступить к изучению загробного мира. И да, кстати: они должны убедиться, что на ногах у него та пара ботинок, которую он совсем недавно разносил, поскольку не может же он провести целую вечность в неудобной обуви! И пусть не забудут включить в список его старый кожаный рюкзак, а также чистый блокнот и пару коробок цанговых карандашей. В такие моменты мать Цереры обычно высказывала предположение, что при таких аппетитах для него просто не останется места в гробу, и тот придется пристегнуть ему ремнями к спине, да так и похоронить. Хотя в конце концов они все-таки нашли в нем место и для всего перечисленного, и для него самого, поскольку болезнь и смерть сделали его намного меньше.

«Хватит уже тянуть меня вперед, к тому моменту! Пусть он остается со мной таким, каким был тогда, хотя бы ненадолго».

Огонь… Трубка… На ногах у него тапочки, а на тапочках покоится собачья голова. Это Коко, которой потребовался целый год или даже больше, чтобы научиться лаять, и как только она освоилась с этим делом, то прониклась желанием побаловать себя при каждом удобном случае – в неизменном восхищении от способности своих скромных легких издавать столь захватывающие звуки, – навсегда обреченная заслуживать за это похвалу от своего любящего хозяин, которому она в жизни не смогла бы причинить никакого вреда. Ни одна из его собак не смогла бы, равно как и любая другая собака тоже, поскольку во всем всегда виноват человек, а не животное. Для ее отца не существовало такого понятия, как плохая собака, и он всегда мог указать на череду своих любимых дворняг, чтобы доказать свою точку зрения. Если Дж. Альфред Пруфрок[18] в его любимом стихотворении измерял свою жизнь кофейными ложками, то ее отец измерял свою жизнь собаками. Когда каждая из них умирала, он глубоко и без всякого стеснения оплакивал ее целый день до самого вечера (и запоминал ее на всю жизнь), чтобы буквально на следующее утро отважиться выйти из дома, дабы пригреть другую, неизменно возвращаясь с подходящим экземпляром – или, во всяком случае, подходящим для него, – а Церера и ее мать были вынуждены приспосабливаться к причудам и слабостям очередной некогда заблудшей, заброшенной или отвергнутой беспризорницы, судьбу которой ее отец решил принять близко к сердцу.

– Ты должна любить не одну собаку, а всех собак сразу, – объяснял он Церере. – Видишь ли, они с тобой лишь на короткое время. Для них это целая жизнь, тогда как для тебя это никогда не бывает достаточно долго. Так что люби каждую из них такой, какая она есть, потому что не бывает двух совершенно одинаковых. Но при этом люби и все собачество в целом, – тоже одно из отцовских словечек, по аналогии с человечеством, – сам факт того, что они есть в твоей жизни и в мире, где они станут отдельными главами в книге, которая охватывает все твои годы, – и назови эту книгу «Собака».

Каждая из собак тоже представляла для него историю – ту, которую необходимо записать и регулярно вспоминать, пусть даже ему и приходилось наблюдать, как они слишком быстро стареют.

«Наверное, точно так же и Потайной Народ наблюдает за нами, дивясь тому, как быстро мы стареем».

– Расскажи мне о феях, – просит Церера.

– Я уже сто раз тебе про них рассказывал, – отвечает отец, что совсем не соответствует истине. Он уже рассказывал ей про них как минимум вдесятеро раз чаще, но она никогда не устает слушать, потому что он делает их для нее абсолютно реальными. Отец делает их реальными, потому что они абсолютно реальны и для него самого.

– Я забыла, – говорит Церера, изображая лицом ужас от подобного прегрешения.

– Нельзя про такое забывать! – Он притягивает ее ближе к себе и понижает голос, словно опасаясь, что их могут подслушать. – Нельзя забывать про них или сомневаться в их существовании, потому что в таком случае они… придут за тобой!

Отец быстро и