Самым же опасным, что могло случиться в такую пору, было нападение со стороны других племен: находившиеся во вражде между собой рода не могли сразу прийти к примирению, объединить свои войска против пришельцев. Иные нойоны даже, бывало, радовались, когда вражеский удар приходился по соседям, а сами старались увернуться от столкновения, откочевывая в сторону, вместо того, чтобы прийти на помощь. Попытавшиеся защититься своими малыми силами курени терпели поражения, теряли людей и табуны…

Именно в такую пору на монголов большой силой, отрядом численностью около тумэна всадников, напали онгуты вместе со своими мелкими подвластными племенами – в ответ за недавний их злополучный набег на них. Надежды Таргудая и других нойонов остаться неузнанными не оправдались: то ли остались в каменистых гобийских степях следы монгольских коней, когда они, потерпев поражение в набеге, стремглав бежали домой, на Онон, то ли онгутские шаманы разглядели их в своих видениях, но напали онгуты, как было видно по всему, уверенные в том, кто их обидчики: ударили без долгих выяснений и разведки, и удар их был сокрушителен.

Позже Таргудаю и другим нойонам стало известно, что онгуты привели за собой еще и чжурчженей, чьи северные границы они охраняли, а те натравили на монголов татар, давних монгольских врагов. Ударили все они тремя отдельными клиньями: с юго-запада, с юга и с востока.

Первыми онгутами были разгромлены только что пришедшие на новые пастбища на верховье Шууса джелаиры. Жившие южнее их по Керулену джадараны, откуда-то проведав об идущем на них онгутском войске и не желая участвовать в чужом споре, отошли в сторону, в верховья реки, к горам, открыв врагам дорогу на Онон. Жившие на среднем Керулене олхонуты и баруласы были сметены двумя тумэнами чжурчженей как кучки пепла под холодным порывистым ветром, бежали в беспорядке на север, неся на другие рода страх и ужас войны…

И лишь бывший на востоке тумэн Есугея, расставленный Таргудаем по границе с татарами, достойно встретил врага. Дальние дозоры, тайными цепями протянутые почти вплотную к владениям татар, сигнальными кострами предупредили свои кочевья о выступлении врага. Быстро связавшись между собой, тысячники Есугея сначала отправили свои курени со скотом на северную сторону Онона, придав им в прикрытие сильный отряд, а потом трое суток сдерживали наступавших татар, мелкими, но частыми стычками тревожа их, не давая им проникнуть вглубь монгольских земель. Однако и они, не получив за все это время от Таргудая ни подкреплений, ни указаний о дальнейших действиях, и прослышав о том, что южные рода открыли свои границы и без памяти бегут от онгутов и чжурчженей, не выдержали. Вожди тысяч во главе с Саганом решили не стоять насмерть неизвестно за что, когда другие бегут, и увели войска вслед за своими куренями на север, в сторону Аги и Шэлгэ…

Таргудай поначалу, как услышал о том, что на юге появились онгуты, с резвостью взялся собирать вокруг себя войска, решив, что теперь-то, в пору опасности, родовые нойоны будут посговорчивее с ним. Он послал ко всем большим родам племени гонцов с повелением получше вооружить всех воинов и выставить отряды на сбор к нему. Но озлобленные на него нойоны через тех же гонцов обвинили его во всех бедах и обрушили на него потоки ругани и проклятий.

«Ты один виноват во всем, что сейчас творится в Ононской степи! – передавали ему оронарские, генигесские, салчжиутские, хатагинские и другие нойоны. – Ты своей неуемной жаждой власти разрушил нашу жизнь, опрокинул племя в огонь войны и теперь еще смеешь указывать, что нам делать. Предупреждаем тебя: уймись и не пытайся больше повелевать нами, а не то мы соберемся силами, схватим тебя и кровь твою поднесем в жертву восточным богам, чтобы спасти соплеменников от твоих безумных выдумок. Сказав это слово, мы отрезаем путь к повиновению тебе и следующий наш разговор поведем на языке стрел и мечей…»

Ошеломленный таким их ответом, поняв, наконец, что пути с ними у него окончательно разошлись, Таргудай решил спасаться вместе с теми, кто был рядом. Были же с ним лишь свои, тайчиутские нойоны, с ними кияты, да несколько малых улусов из дулатов, сулдусов и баяудов, отделившихся от своих родов и приставших к тайчиутам еще в прошлые годы.

Слухи, тем временем, к Таргудаю шли самые разные, и судя по ним, дело становилось все хуже: враги, наступая с трех сторон, проникали вглубь владений племени и рвались к Онону – должно быть, выискивали его главную ставку. Таргудай тогда велел своим нойонам сниматься и переходить Онон, гнать с собой табуны и стада, с тем, чтобы по северному берегу его идти на Шэлгэ, а там затеряться в лесистых степях и ждать, когда враги, набравшись добычи, уйдут сами. В другие курени тайчиутов, где были войска и табуны, были посланы гонцы с приказом уходить самим.

* * *

Прошло всего пять дней после того, как тайчиутский курень прикочевал на весеннюю стоянку в среднем течении Барха, а теперь, под вечер шестого дня, в синих сумерках по приказу Таргудая люди снова разбирали юрты. Перед этим Таргудай созвал ближних тайчиутских нойонов вместе с киятами (в трудную пору и эти оказались нужны) и совещался с ними, отогнав от юрты лишних людей. Скоро они вышли и разошлись, криками созывая своих нукеров, взбудораживая, глядя на ночь, весь курень.

Тэмуджин с Сулэ помогали выносить вещи из большой юрты, снимали со стен и укладывали войлок, потом слаживали стенные решетки и жерди потолка, запрягали быков. Жена Таргудая, распаленная как всегда в суматохе сборов до тряски в щеках, округлив воловьи глаза, взбесившейся коровой металась между людьми, таскавшими тяжелые сундуки, подозрительно следя за всеми. Она уже дважды в этот вечер трясла Сулэ за волосы: то не туда положил в арбе овчинные одеяла, то уронил на землю молочную посуду… Случайно наткнувшись на взгляд Тэмуджина она, как ни была озлоблена, отводила глаза: видно было, все еще боялась трогать нойонскую кость. Тэмуджин неспешно шевелился вместе со всеми, таская скарб, и незаметно посматривал то на Таргудая, потерянно бродившего вокруг, то на взбурлившиеся, как потревоженные ульи, ближние айлы.

Таргудай широкими шагами ходил между своими юртами, сжимая в одной руке толстую плеть, крепко тер кулаком темный бычий свой лоб. К его айлу несколько раз подъезжали на конях пастухи и табунщики. Придержав запалившихся коней поодаль, они свешивались с седел в поклонах, спрашивали у него о чем-то по хозяйству. Таргудай озлобленно выкатывал глаза, разражался руганью:

– Вы что, сами не знаете?.. До сих пор не сделали?.. Смотрите, утром я вам головы поотсеку вот этой своей рукой, если окажется, что хоть одна овца осталась на этой стороне!.. – он потрясал перед ними пухлым кулаком. – Быстро!..

Те испуганно уносились прочь…

Стемнело…

Айлы, наконец, уложившись в арбы и вьючные седла, оставили только что обжитое место в приютной береговой пойме и двинулись вниз по Барху – тем же путем, что пришли сюда несколько дней назад. Уходили быстро – нойоны торопили народ, нукеры их рысили между арбами, плетями подгоняли нерасторопных. В потемках возы разных айлов путались, смешивались, шли беспорядочной гурьбой. Сталкиваясь, стукались и трещали арбы, зло взмыкивали от боли быки. Где-то впереди шли табуны и стада, далеко позади уходящих прикрывало войско.