Между тем жизнь постепенно входила в свое русло. Заросший до глаз абрек в чекмене[12]с кинжалом у пояса немилосердно гонял зевак от высокой ограды господского дома. На кухне вновь жарились, варились и парились изысканные блюда из тех продуктов, которые о ту пору можно было отыскать в Петербурге. Да и у госпожи Лаис, наконец, капли слез уступили место валериановым каплям. Тем более что, как и обещал ее дорогой Мишель, перстень царя Соломона, будто обычное колечко, лежал в шкатулке с прочими драгоценностями в спальне на трюмо. Куда-куда, а туда бы она его никогда не положила, и все же оно было на месте!

Невероятности громоздились одна на другую. Во-первых, она проснулась не в той спальне, в которой уснула вечером. А во-вторых, ей казалось невозможным, чтобы остававшийся в этих стенах Барраппа не ощутил близость священной реликвии!

И все же пока она решила молчать. Ибо, как говорится, если желаешь испортить отношения, начни их выяснять.

* * *

Утром за завтраком ротмистр Чарновский отложил в сторону свежий номер «Ведомостей» и произнес, указывая на заметку в полицейской хронике:

— Ну вот, моя дорогая, и пришел конец твоим страхам.

Лаис пробежала взглядом указанные строки:

«Во время облавы на Аптекарской улице в доме вдовы сенатора Иваницкого было обнаружено гнездо злоумышленников, укрывавшихся под личиной сербских эвакуантов, воинов Славянского легиона. Среди вышеозначенных злодеев двое были прежде ранены, однако же, невзирая на это, оказали упорное сопротивление и отстреливались до тех пор, пока чины полиции и приданные им для усиления жандармы не ворвались в занимаемую преступниками квартиру. К этому времени один из лжесербов уже был застрелен, еще один покончил с собой, не желая сдаваться и понимая, что выхода нет. Последний же скончался по дороге в госпиталь от ран, полученных во время штурма».

— Что ж, надо отдать им должное, — покачал головой Чарновский. — Держались они доблестно, но, как бы то ни было, отныне с этим наваждением покончено. Последний из твоих преследователей вчера был арестован в этих стенах. Я готов биться об заклад, полковник Лунев приложит все силы, чтобы сей мерзавец и далее мог видеть небо только в клеточку.

При этих насмешливых словах Лаис невольно побледнела. Конечно, все эти годы, когда неясная опасность постоянно лилась у нее за спиной, обдавая мертвенным дыханием, она страшилась неминуемого возмездия и судорожно искала спасения и зашиты. Но сейчас, в этой безликой газетной заметке с дежурным оптимизмом рассказывалось о гибели трех родных ей людей.

— Тот человек, которого арестовал твой приятель, — мой двоюродный брат.

— М-да. — Чарновский провел указательным пальцем по черной, аккуратно постриженной бороде — знаку принадлежности к 4-му эскадрону конногвардейцев. — Печальная история. Но, впрочем, вон наш государь-император и кайзер Вильгельм — тоже родственники. Кстати, и с королем Англии, люди которого здесь козни плетут, куда там немцам — тоже. Как сказано в Писании: «…и пойдет брат на брата».

— Я не хочу так, Мишель, — возбужденной скороговоркой произнесла Лаис. — Пролитие родной крови — великий грех! Те трое, что погибли нынче ночью, тоже родня мне.

— Печально, конечно. Но что поделаешь? Их сюда никто не звал.

— Они пришли, потому что должны были прийти. С первых шагов их учили не щадить жизни ради сохранения извечных святынь храма Карнаве, среди коих перстень Соломона — наиважнейшая. Не они, а я и мой отец преступили закон! Они лишь выполняли то, что должно.

— Успокойся, родная моя. — Чарновский поднес к губам руку возлюбленной. — Мне нет дела до ваших законов, а если бы и было, твое счастье мне важней любых кодексов и постановлений.

— Ты не понимаешь, Мишель, — страдальчески проговорила беглая жрица. — Если нотеры отыскали меня, то можно поручиться, что об этом уже знают в Карнаве. Они придут снова! Я знаю это, знаю наверняка! Мне следует вернуть перстень Соломона в храм и, преклонив голову, самой предстать перед судом равных. Это ужасно, но это правильно! Но только здесь, сейчас мой брат Барраппа уже знает, что демон Хаврес вырвался на волю и вселился в Распутина по моей вине. Иные же об этом знать не будут. Это произошло по моей вине, но это случилось, и с этим нельзя мириться! Если твой полковник запрет Барраппу, то своими руками мы устраним единственную преграду на пути демона.

— Ну, положим, об этом говорить рано. Перстень у тебя, я настороже, до Карнаве многие тысячи миль, так что у нас есть время и, надеюсь, возможность, разобраться со всей этой ерундовиной без спешки. И с демоном в том числе.

Лаис с грустью посмотрела на своего любимого великана.

— Поверь, мой дорогой Мишель, это не ерундовина, как ты выражаешься. Демон ни перед чем не остановится, лишь бы заполучить кольцо Соломона. Оно даст ему власть над всем остальным воинством предвечного врага рода человеческого. Ты еще не ведаешь, с каким противником вступаешь в бой.

— Поверь, любимая, и демон тоже не подозревает, с кем ему предстоит столкнуться. Но если ты настаиваешь, я попрошу уважаемого Платона Аристарховича оказать любезность и для пользы дела отпустить из-под стражи твоего братца. Если, конечно, он не вознамерится убивать тебя или предпринимать что-нибудь в этом роде. Впрочем, кроме просьбы, увы, пока ничего не обещаю.

* * *

Генриетта Сорокина с ненавистью глядела на приближавшегося контрразведчика. Ростом и телосложением он и впрямь походил на императора, однако на этом сходство заканчивалось. Она досадливо поджала губы. Так глупо! Так нелепо попасться!

— Итак, сударыня, — с приветливой улыбкой проговорил самозваный лицедей, — как вы, должно быть, уже сами понимаете, нам предстоит тесное и, надеюсь, взаимовыгодное знакомство.

— Я ничего вам не скажу! — гордо выпрямилась неудавшаяся «цареубийца». — Вы можете убить меня.

— Ну, строго говоря, это легко было сделать и раньше. Скажем, в тот миг, когда вы потянулись за пистолетом. Каждый ваш шаг от трапа парохода и до Китайского павильона был предугадан и прослежен. В результате вы попали в западню, поставленную именно на вас, и потому, чтобы не тянуть время, Генриетта Петровна, давайте говорить начистоту.

Вы же революционерка и покушались на государя-императора, вернее, думали, что покушаетесь, из идейных соображений. Однако никто и никогда не сможет узнать о вашем самоотверженном подвиге. Ибо, как вы понимаете, контрразведка не занимается предотвращением убийств, это хлеб полиции и жандармерии. Мы же охотимся на шпионов. Я вынужден с грустью сообщить вам, что с сегодняшнего дня отважная сестра милосердия, доставившая из вражеского плена чудом спасенное знамя полка, займет должное место в анналах истории контрразведывательной службы. Вас, сударыня, провели так же элементарно, как сутенер обманывает какую-нибудь деревенскую дуру, приехавшую в город в поисках заработка.