это волк, пусть ловим на баранину. Но стоит ли класть все яйца в одну корзину? Хотя бы на пару ловушек закрепите несвежих потрохов, которые разве что выкинуть и осталось бы. Испытаем удачу? Она непременно на нашей стороне, капитан.

Жак развел руками, да огляделся.

– А что-то в этом есть, – согласился Дюамель.

* * *

Сырое дерево плохо горело, но все же драгуны развели огонь и огородили его от ветра, который выл довольно сурово, чтобы робкое пламя безвозвратно не погасло. Мы молча сидели с Жаком у огня. Настроение мое было под стать скверной погоде, которая гнусно нависала тяжелыми тучами, напускала сырые туманы и редко, как будто бы нарочно, выводила из себя, капала то тут, то там на плечо.

– Сдается мне, приехал ты куда с большим расположением духа, – вдруг произнес Жак, шевеля горящие поленья мыском сапога.

Я поднял на него удивленный взгляд. Все, что я смиренно погасил внутри себя, чтобы не мешать общему делу, вновь поднималось. Жак был глуп и упрям, и долго выносить его общество я мог с большим трудом. Если его радушие продолжится в том же духе, как оно давало о себе знать при нашем разговоре, я просто встану и завтра же утром уеду.

– Уж прости, что вот так тебя встретил, – будто бы уловив мой порыв, произнес Дюамель. – Хотел проверить, каким же вырос сын Оноре.

– И каковы же ваши выводы, капитан? – усмехнулся я.

– Боец, – коротко доложил Жак. – Это сразу было видно. Что в вас, Готье, мне всегда нравилось, так то, что вы упрямые. Упрямее любого зверя. Вот этого у вас не отнять.

Я усмехнулся и помотал головой.

– Уж не знаю, с какой моей родней тебе пришлось знаться, – протянул я, пожимая плечами. – Сам я никогда не считал себя похожим ни на кого из них.

– И зря, – Жак пожал плечами.

– Может быть, – согласился я.

Огонь упрямо теплился, хватаясь слабыми угасающими язычками за поленья.

– Как прошла твоя первая охота? – спросил я.

– Скверно, – пожал плечами Жак. – С тех пор я охочусь намного лучше.

Меня пробрало до мурашек. Где-то вдалеке послышался плеск воды. Я вздрогнул и проснулся.

Продрогшее тело неохотно шевелилось. Я растер покрасневшие руки, размял шею. Спина, которая на всю ночь прислонилась к стволу дерева, гнусно ныла. Потухший костер чернел мокрой сажей. Моросил дождь.

С трудом я поднялся на ноги. Голова ныла удручающей тяжестью. К огромному счастью, я успел сесть с солдатами за стол, когда раздавали горячую уху. Потроха как раз унесли расставлять по капканам.

Запах доброй полевой кухни навеял славные воспоминания о походах, в которые мы ходили с отцом и кузеном. Добрая уха была сварена на славу, и удача осталась на стороне рыбаков. Либо просто мне попадались или же нарочно подкладывались предупрежденным поваром куски побольше. Пару раз я едва не поперхнулся, чихнув прямо за едой. Мне пришлось насторожиться, когда драгун подле меня резко поднялся с места и, оставив свою трапезу, ушел прочь.

– Ты, часом, не простыл? – спросил меня Жак, подсаживаясь ко мне.

– Пройдет, – ответил я, шмыгнув носом.

Кажется, капитан был в добром настрое и с удовольствием поболтал бы со мной, но явившийся солдат доложил страшную весть – мы потеряли человека. В своем спешном докладе драгун изложил, как его соратник отправился с рыбьими потрохами к востоку от лагеря, проверить ловушки, а заодно поставить два капкана, чтобы уже ловить на иную приманку. Зверь возник из ниоткуда, пасть разверзлась и вонзила желтые клыки в плоть. Чудовище уволокло солдата в низину, в гиблые топи.

Капитан слушал доклад, и, верно, драгун хотел было что добавить, но резкий удар пресек его. Дюамель расправил плечи и громким басом приказал готовиться к облаве.

Дождь продолжал накапывать, стуча по еще не опавшим листьям. Дороги и любое подобие троп, что остались далеко позади, и те размывало занимающимся дождем. Капитан Дюамель был человеком суровой воли, но даже он не мог подчинить себе угрюмый лес, который пожирал нас. Земля размякла под копытами лошадей, превращаясь в грязное скользкое месиво. Любой след терялся.

До меня доносились рваные окрики драгун, которые спешили замыкать кольцо, но дождь топил в своем монотонном барабанном стуке любые звуки. Жуткий холод пронизывал меня, и я не знал, чего я страшусь больше – встречи со Зверем или того, что он улизнет от нас.

Бежать было некуда – лагерь капитана засел в низине и быстро замкнул кольцо. Мы стремительно пробирались дальше, вопреки собственным страхам. Каждое поваленное дерево проносилось смазанным горбатым силуэтом. Облава прервалась так же резко и горестно, как началась. Капитан Дюамель встретил часть своих людей дикой бранью. Кольцо замкнулось, так и не встретив Зверя.

* * *

Прошло три дня. Недомогание, разбившее меня после первой же ночевки в сыром лесу, несколько расходилось, но не исчезло вовсе. Меня весь день клонило в сон, и к вечеру лоб горел. Больше всего меня удручала не скверная погода и не солдатские условия, к которым я не был предрасположен физически. Со мной не было никаких принадлежностей для письма. Тетрадь и перо испортятся от здешней грязи и сырости еще до того, как будет выведена первая пометка с датой. Тревога и волнение сотрясали мой разум, и я прилагал немало усилий, чтобы удерживать все происходящие со мной события, чтобы потом перенести на бумагу.

Прогуливаясь по стоянке, я незаметно подслушивал слухи о Звере. Глупо было ожидать чего-то поэтичного и возвышенного от людей военных, но не до такой же степени? Драгуны и впрямь уже готовились выискивать оборотня, который сошел из старинных преданий и служил орудием Господа, прогневанного на народ Франции. Никогда не думал, что я кого-то буду упрекать в суевериях.

Размявшись, я решил проведать Жака. Капитан, под стать обстоятельствам, пребывал в тревожном ожидании. Когда Дюамель завидел меня на пороге, его и без того высокие брови поднялись еще больше.

– Выглядишь паршиво, – такими словами капитан встретил меня.

– Как раз под стать самочувствию, – улыбнулся я.

Жак рассмеялся и приказал подать нам вино, хлеб, сыр и рыбу.

– Скажи как есть – ты сплетник? – спросил я.

Капитана явно рассмешил вопрос и та непосредственная прямота, которую я уже, после такого короткого знакомства, мог себе позволить. Однако тут, на отшибе, ни ему,