Масик уже оценил, вертя в руках забавную вещицу:

— Трогательно.

— Извините, — Вася виновато посмотрела на всех за столом. — Не знала, что столько людей соберется. Да и денег бы все равно не хватило.

Юрий Николаевич скосил глаза на Васю, а все присутствующие — на Юрия Николаевича. В его присутствии такие высказывания выглядели, пожалуй, забавными.

— Ну хорошо. Вы не пьете и молодцы. А мы вот выпьем. — Скворцов встал. Все поднялись вместе с ним, прямо как на президентском приеме. — За кадровое омоложение и финансовое оздоровление науки! За вас.

Чокнулись. Масик подставил нос Васе.

— С носиком, дорогой.

— Какая любовь, какие отношения. Масик, а тебе, кстати, Виноградов привет передавал, — сказал Скворцов как можно более равнодушным тоном.

— Да ладно, вам, Юрий Николаевич… — Масик чиркнул взглядом в Лерину сторону. Тот сидел отвернувшись. Вася замерла.

— Слушай, Масик, — как ни чем не бывало продолжил Скворцов. — А что это вы со всеми пулеметами повыпрыгивали нас встречать? Думали, птица такая большая к вам залетела, хотели подстрелить к обеду? — непринужденно затевался серьезный разговор.

— Тому есть объяснения, Юрий Николаевич.

— И полагаю, серьезные?

— К сожалению.

— Ну хорошо. Подъемник наладили?

— А как же.

— Тогда прокатимся.

— Бориска! Лыжи давай! — крикнул Масик.

Гости затолпились у выхода и потом как-то очень быстро растворились между вагончиками. А Масик со Скворцовым уже стояли в дверях с лыжами на плечах.

— Бориска, останешься здесь за девушкой приглядывать и развлекать. — Масик захихикал.

Вася потянулась к масиковскому уху и прошептала:

— Масик, а он кто?

— Он все. И ничего не бойся. Он мой папа. — И на вопросительный Васин взгляд шепотом ответил: — Названый.

На улице у домика в ряд выстроились работяги. Юрий Николаевич с Масиком спустились по лесенке и двинулись вдоль строя. Вася вышла и стояла наверху, и ей вдруг почудилось, что мужики снимают шапки и кланяются…

— Что стоим? Все за работу. Давайте быстренько с грузом разбирайтесь. Лера! Погляди там, все проследи, чтоб не попутали. Черный, пойдешь с нами. Бориска! Гляди в оба. И тетка чтоб не скучала. Понял? Все. Мы на переговоры. — Масик развернулся и зашагал к горе.

Васе послышались скворцовские интонации в масиковском голосе. Она такого даже не предполагала в мягком его существе. Юрий Николаевич не без удовольствия отсмотрел все это представление. Масик оказался быстро обучаемым.

Скворцову, пожалуй, и правда захотелось покататься. Таких совсем диких горок он на самом деле еще не пробовал. То ли подъемник, то ли лебедка, словом, некоторая конструкция для водружения лыжников на горку, она же вулкан с тем же названием, что и остров, была буквально в трех шагах от лагеря. Они тихонько двинулись. Черный с автоматом через плечо плелся поодаль.

— А что твой Черный с пестиком?

— Вдруг птица к обеду прилетит?

Юрий Николаевич даже приостановился.

— Че, совсем х. ня?

— Х..ня, Юрий Николаевич. Ваши московские люди налили в уши нашим. Наши взбодрились. Дел-то у них других нет.

— А подробнее? Только короче.

— Короче. Прилетела птица-погранец. Целая группа и полковник во главе. То да сё. Разборки, распальцовки, кто главный. Денег хотели, но деньги — это их собственная инициатива была. Факультатив, так сказать. Хозяева указаний таких не давали. Еще, блин, и денег! Если б ими только все решалось, мы бы с вами, я думаю, раскошелились, правда? Эти же уроды себе лично бабла придумали накарманить, а потом нас опять во все места… А у нас все только по любви. Такое правило. Мы цивилизованные люди. Правда? Правда. Мы это поняли и их послали. Они не обиделись, потому что отработка у них другая была. Ну сели за бумаги. У нас все с бумагами в порядке — вашими молитвами. Допуски, пропуски, хрен с горы. Есть? Есть. Ни подрыть, ни подкопаться, мы официальная контора, все официально делаем. Правда? Правда. Они все сидят и сидят. Спать моим работягам не дают, честное слово. В конце концов мои даже стенкой встали с пестиками — классная фенька, кстати, Юрий Николаевич. Пестик. Так эти уроды там под сопочкой лагеречек свой разбили. Типа учения устроили.

У невозмутимого в деловом процессе Скворцова даже брови поднялись.

— Они и сейчас там? Может, смотаемся? Погостим?

— Не-а. Вчера слились. Вы же на подлете сюда уже были. Они и драпанули. Так, на всякий случай. А что мы можем сделать? Имеют право. У нас свой участочек колышками застолблен. А у них весь остров. Государственная граница, блин. В гости к нам приходили. На лыжиках я с этим их начальничком катался. Неплохой, кстати, мужик. Но у каждого своя служба. Все понятно.

— Что-нибудь сдал?

— Не-а. Да и без него все ясно. Прессинговать всех будут. С разным напором, но точно. Кстати, за Васечкой приглядите, ей хоть и слегка, но тоже может отломиться.

— Без тебя знаю.

— Знаете и хорошо. Плохо, что в погоне за сменой наших фамилий в бумагах, наших с вами фамилий, Юрий Николаевич, — Масик сделал здесь ударение, — они могут эти фамилии и вовсе стереть. Или частично. Так что получается, что мы теперь партнеры — по жизни. Вот такие вот дела.

— Ладно, как этой херовиной пользоваться? — Скворцов, уже, на лыжах, пытался разобраться с подъемником. — Эй, Черный, помоги!

— Спасибо, Юрий Николаевич, вам за подъемник. Кайф покататься после трудов праведных.

— Не благодари. И запомни. Для себя, любимого, ничего не жалко.

Когда поднялись наверх, Масик показал Скворцову место дислокации погранцов — вытоптанное серое пятно на белоснежной равнине, какие-то обломки-обрывки. И почему-то возникло неприятное чувство, что сюда еще вернутся. Юрий Николаевич брезгливо отвернулся.

— Все могут загадить. — Он посмотрел в другую сторону и увидел у подножия горки Черного, который делал какие-то упражнения, тренировал удары. — Слушай, Масик, а Черный — это что за странная кликуха?

— Не знаю — кликуха как кликуха, по-моему. Я же не филолог.

— И Бориска у тебя колоритный. Он кто?

— Беглый. Из тюрьмы.

— Охренеть… — Скворцов поднял очки и присвистнул. — Ну, Масик, ты даешь…

— Ох, Юрий Николаевич… — Масик посмотрел на шефа, как на ребенка. — Поживите тут с наше.

— А вообще-то, здесь хорошо.

— А то.

Скворцов начал понимать Масика — зачем тот толокся здесь годы, зачем долбил и долбил свои камни, собирая их и разбирая. И почему перед его маниакальным рвением отступила даже природа. За любовь и преданность все ему открылось — как легкое дыхание.