— Правда, что ли? — Юрий Николаевич не верил своим ушам.

— Правда-правда. А там дружбаны как раз Леркины все это богатство и приняли.

— Какая прелесть… — Из-за занавески торчала Васина голова. Она подслушивала.

— Но теперь для вас задачка. Надо все это очень аккуратно забрать, чтоб ребят не подставлять. И потом очень аккуратно. Очень. Вывезти, чтоб погранцы не задержали.

— Ха-ха. — Скворцов выдохнул. — Ха-ха. А эти конкуренты следят теперь, значит, за движением нашей руки.

— Они еще об этом не знают. Экспертиза только у нас прямо на месте организована. У них она — в столице, чтоб здесь перед нами не подставляться.

— А я ничего никуда и не повезу. Зачем? Я все экспертизы здесь сделаю — нагло и открыто! А повезу уже бумаги. Не хрена козлам прыгать в чужой газон! Молодцы! Горжусь знакомством. Сверху всего получите по машине, когда вернетесь.

— С нашими производственными фантазиями в конце командировки у нас будет целый автопарк. — Лера вдохновился.

— Надо — будет!

— Ладно, Юрий Николаевич, на самом деле не такие уж мы и умные. Пошутить просто хотели. И бах — очко!

— Фигли разница. И потом — просто ничего не бывает. Все сложно. Разве просто ты в вагон-ресторан приперся и Ваську снял? Не водки же нажраться? Хотя со стороны всем кажется, что именно нажраться. Пусть так все дураки и думают. А мы-то знаем правду — чтобы здесь сейчас сидеть. Ха-ха. Черт, на брудершафт даже не выпить с тобой, Масик, за родственные связи. Что за дела?

— Со мной выпей, — выступила вперед Вася.

— С тобой? Ну иди сюда. — Он привлек ее к себе. — Даже и пить не стану, водку на тебя еще переводить. Сразу целоваться.

И до края их сознания донеслось:

— Мы к мужикам в вагончик. До завтра. Пока. — И хлопнула дверь.

В маленькой комнатке-спальне была одна большая кровать.

— Смотри. Одна кровать, как-то все это странно. — Вася раскидывала руки по ее краям, измеряя ширину.

— На двух им, что ли, ютиться? Все же люди, честное слово.

— И что они там с мужиками делают?

— А ты не знаешь, что делают с мужиками?

— Не-а.

— Сейчас я тебе покажу.

— Мама дорогая…

Когда открылись Васины глаза, они увидели незанавешенное окошко.

— Смотри, а вдруг за нами подглядывали?

— Бог с тобой. Кто? И что мы им могли показать такого новенького?

— А что? — Вася удивилась.

Юра посмотрел на нее с неподдельным интересом.

— А зачем ты Масику про Виноградова сказал?

— Сказал и сказал.

— Ты всегда так делаешь, ты больно делаешь. Ты испытываешь…

— Ну ладно, Вась, хватит лечить. Просто посмеяться захотел. Ну глупость сделал.

— Смотри, чтоб над тобой никто не посмеялся — наверное, тоже есть над чем. Вот бы все вокруг покатывались со смеху.

— А ты вот так не шути. Это я тебе советую.

Вася, затаившись, взгляд его выдержала. Струйка дыма, вдруг вырвавшаяся из ее рта, запуталась в его щеке, и она увидела щетину. Провела рукой по ней. Щетина затрещала.

— У тебя щетина.

— Побриться?

— Не надо. Тебе идет. И потом есть в ней, — она хмыкнула, — какой-то шарм. Оставь, пожалуйста.

— Правда?

— Я всегда правду говорю.

— Тогда скажи мне, дорогая Вася, — глаза его сузились и мгновенно утратили мягкость, — а почему так получается, сколько мы с тобой знакомы, а ты ко мне ни разу не… пристала? — Вася попыталась освободиться, но у нее ничего не вышло. — Почему? Я спрашиваю.

— Отпусти, больно. Синяки будут. Что значит — не пристала? Что ты гонишь? По сто двадцать раз за раз — тебе мало? Давай больше…

— Давай! Только ты в глаза смотри! Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Все время хочу я, а ты мне только уступаешь, не отказываешь.

— И что, и что? Разве это плохо?

— Ты, и только ты, получаешь… Ты позволяешь — и не вкладываешься! — Он уже впал в остервенение. — Чувства не всегда взаимны. Отношения — взаимны всегда. Понятно объясняю?

— Давай пристану.

— Давай! Только не врать.

— Мне страшно, я боюсь тебя. Пусти!

— А ты не бойся.

— Я уже изгладила каждый бугорок… — Вася пыталась как-то вертеться.

— Не каждый.

— Не хочу. Не буду.

Но ее уже никто не спрашивал. Железные руки сжали ее голову, и лицо ее пропахало по всему его телу, и только последней из разумного мелькнула Ольгина правда о жестких его руках. И кто был кем, Вася уже не понимала и не помнила.

Скворцов прошелся по домику.

— А они тут хорошо устроились. Смотри-ка, душ, даже стиральную машину поставили. Гриль. О, магнитофончик. Что там Масик слушает по ночам, интересно? — Ровная постельная музычка тихо заиграла из уголков спальни. — Молодцы. Европейский сервис. И кровать, кстати, удобная. Чтоб я так жил.

Он достал ледницу, нагреб льда, бросил в свой серебряный стаканчик, плеснул виски.

— Ты будешь? — И, не дождавшись ответа, налил Васе и бросил лед.

— А что ты болтаешься голый? Вдруг кто войдет. Дверь-то в дом не заперта.

— А кто посмеет?

— Медведь. Он в своей берлоге от спячки проснулся, как ты тут вопил. Юрочка, ты совсем несдержанный. Оказывается.

— И что в этом плохого? — Юрий Николаевич ничуть не смутился. — Видишь, сколько неожиданных открытий за такое короткое время. — Он присел на край кровати и поставил ледяной стакан на ее голый живот. — Испытываю, говоришь?.. — Живот дрогнул, но выдержал. Она отхлебнула и отставила стакан, подползла поближе и обвила его шею. — Не подлизывайся. Очередь теперь моя — для приставания. — Вася уже не могла вырваться, она опять попала.

— Видишь, ты и сам мне не даешь никакой возможности. Тебя любить. Ты маньяк.

— Н-н-нда. И тебе это нравится.

…Утро для них началось глухим днем. Никто и вправду не посмел зайти в дом. Даже его хозяева. Вася жевала бутерброды, запивая кофе, — и то и другое Юра приносил ей прямо в постель. Вставать она не собиралась. А зачем? Она даже и до душа-то за ночь не добралась, ее снова и снова закидывали в кровать. Там она и решила благополучно пребывать.

Вася вовсе не обиделась на своего любовника за ночные постельные разборки. Во-первых, потому что ей действительно (как бы это ни выглядело — наплевать) нравилось с ним с любым. А во-вторых, он был абсолютно прав — она эгоистка и все время их связи или отношений, хотя и исполняла беспрекословно все его глупости и капризы, только эксплуатировала его. Так или иначе. И то, чего Юра теперь просил, было вовсе не плата, а всего лишь некоторое внимание к себе, которое он, конечно, заслужил.