На третий день после обеда приехал встревоженный секретарь Кенни. Он не стал рваться в спальню, но, оценив обстановку, позвонил Кате Лобановой, художнице, однокурснице и, как ему было известно, лучшей подруге.

– Ее надо спасать, – просто сказал он Кате. – Вы можете приехать?

Катя и сама уже тревожилась. Ей сообщили, что Этери лишилась чувств в кабинете следователя и что ей нужен покой, но уже слишком много времени прошло, а от подруги никаких вестей!

– Сейчас буду, – ответила она Кенни.

Катя была на седьмом месяце беременности и с гордостью несла перед собой величественный живот. Там внутри – она уже знала! – прятался черепаший хвостик. Она приехала к подруге на огромном, как кит, «Майбахе», за рулем которого сидел ее муж Герман Ланге. Отцовство ударило ему в голову, он в последнее время совсем сошел с ума: никуда не отпускал ее одну, возил в бронированном лимузине и не доверял шоферам.

Они привезли с собой Софью Михайловну Ямпольскую.

Она и вошла в спальню, где три дня не поднимались шторы и царила кромешная ночь отчаяния.

– Позвольте мне зажечь свет, Этери, – начала Софья Михайловна. – Нам с вами надо поговорить.

Этери с трудом оторвала голову от подушки и щелкнула выключателем настольной лампы.

– Зачем… Мне ничего не надо…

– Надо. Вы хоть о детях подумайте! О вашей матери! Она же там места себе не находит, в Москву собирается. Хотите, чтобы дети застали вас в таком виде?

– Я человека убила, – прошептала Этери.

– Давайте об этом поговорим. Но сначала вам надо поесть.

Мысль о еде вызвала у Этери приступ тошноты, но она слишком ослабела и не стала спорить. Ей было неприятно, что пусть и хороший, но посторонний человек видит, как она тут гниет заживо.

– Подождите минуточку… – охрипшим от обезвоживания голосом прошептала она. – Я приведу себя в порядок.

– Пришлю вам вашу горничную.

– Не надо…

– Боюсь, без посторонней помощи вы не доберетесь до ванной. Или там, не дай бог, поскользнетесь, еще ударитесь обо что-нибудь. Сейчас она придет.

С помощью Мадины Этери вымылась под душем. Тяжелые длинные волосы сбились колтуном, Этери не стала их расчесывать, кое-как сколола на затылке шпильками. Ничего, с ними можно и потом разобраться. Какое наслаждение – почувствовать себя чистой, натянуть чистое белье! Ей не хотелось наслаждаться, не хотелось от чего бы то ни было получать удовольствие, но тело не подчинялось велениям разума и простодушно радовалось уходу, заботе, ощущению чистоты.

Проще всего было бы накинуть халат, но Этери подумала, что негоже представать перед Софьей Михайловной в затрапезе, и надела домашние брючки с просторной блузой, в которой ее исхудавшее тело просто терялось.

Софья Михайловна ждала ее в так называемой малой гостиной, которую они с Катей отделали в английском стиле. Туда же Валентина Петровна вкатила столик на колесиках. Помимо чайного прибора на столике помещалась огромная двуручная чашка с дымящимся бульоном и пышный мингрельский хачапури на блюде – вчерашний, разогретый. Дареджан Ираклиевна не успела испечь свежий к приезду гостей и теперь убивалась чуть не до слез. Катя отправилась ее утешать и предложила свою помощь в приготовлении ужина. Помощь была отвергнута с негодованием, но негодование помогло величественной поварихе прийти в себя и заняться стряпней.

– Мне бы лучше кофе, – все так же хрипло попросила Этери.

– Кофе еще успеете напиться, сперва бульону, – решительно пресекла ее притязания Софья Михайловна. – Моя мама родом из Полоцка, она мне рассказывала, что там все были бедные и все друг про друга все знали, жили кучно. Если кто-то нес с базара курицу, соседи спрашивали: кто у вас заболел? Куриный бульон считался целебным, его только больным давали. И это не суеверие, это медицинский факт. Выпейте бульону.

– Ладно, – покорно вздохнула Этери. – А где все? Я же знаю, вас Катя привезла.

– Все здесь: и Катя, и Герман, и этот милый мальчик Кенни. Не волнуйтесь, они найдут чем себя занять. Прежде всего нам надо поговорить. Но сначала бульон. И хачапури. А я, с вашего позволения, чаю выпью. Нет-нет, я сама налью. Вы так ослабели, еще чайник выроните. Держите чашку обеими руками. Пейте, не торопясь.

Этери выпила бульон и съела кусок вкусной, горячей сырной лепешки, после чего принялась за кофе.

– Извините, мне надо закурить. А то умру.

– Ладно, – согласилась Софья Михайловна. – Хотя лучше бы вы бросили эту привычку.

– Я три дня не курила, – принялась оправдываться Этери. – А теперь просто до смерти хочется.

Валентина Петровна, хорошо зная хозяйку, оставила на чайном столике пачку «Даннемана» и очередную зажигалку. На этот раз ядовито-зеленую.

Этери с жадностью затянулась дымом. Как быстро тело вспоминает свои привычки! Свои яды!

– Может быть, вам удобнее будет лечь? – спросила Софья Михайловна.

– А что, у нас будет сеанс психоанализа? – недобро спросила Этери.

– Нет, но я рада, что вы не разучились злиться.

– Извините.

– Не надо извиняться. Я же говорю: злость – это хороший признак. Но я просто подумала, что лежа вам будет легче.

– Я посижу, – решительно отказалась Этери. – Я… я в порядке.

Это было вопиющей неправдой, ей самой стало неловко. Софья Михайловна не стала спорить, послала ей свою обычную улыбку, спокойную и добрую.

– Если устанете, можете прилечь. Просто расскажите мне, что случилось.

Этери рассказала.

– Я его проклинала, думала, он меня предал, заманил в ловушку. А он все это время лежал там мертвый…

– Не все это время, его убили в последний момент, когда бросились за вами в погоню. Но он был обречен с той минуты, как они на него вышли. И вы тоже. Вас тоже «убрали» бы, как они выражаются.

– Но мне удалось уйти, а ему – нет.

– В этом вы не виноваты.

– Я не знаю, – покачала головой Этери. – Мне кажется, я виновата. Мне кажется, он был обречен гораздо раньше. Я сделала ужасную глупость. Он – Савва – ухаживал за мной, и я ему позволила… Грубо говоря, я ему дала. Мы были в клубе, я там увидела мужа с новой женой и психанула. Сама не знаю, что на меня нашло. В общем, я сказала Савве: пошли к тебе. Это было ужасно, но он… принял всерьез. Он и потом мне названивал, звал, приглашал… Я отказывалась, но он из тех, кто слов просто не понимает… Ну вот, опять я его ругаю, – опомнилась Этери. – Я его ругаю, а он мертв.

– Он погиб не по вашей вине, – уверенно и властно заговорила Софья Михайловна, глядя ей в глаза, – а вы себя уничтожаете не потому, что вините себя в его смерти. Вы вините себя в том, что провели с ним ночь.

– Нет, я… я виновата, – заспорила Этери. – Если бы я тогда не психанула на ровном месте, не пошла к нему, ничего бы не было…