— состав должен был уйти только через несколько дней. До вечера мы успели погрузить десять танков из тридцати пяти — по времени в планы вполне укладывались.

Вечером Леха зашел ко мне. На общей кухне было пусто, и мы расположились за столом, собираясь поужинать. Я поставил на плиту чайник.

Пока суть, да дело, обсуждали, как бы половчее устроить так, чтобы наши имена все же вписали в список УДТК. Носов, разумеется, меня не послушал и заявление все же вручил сердитой Снегиревой. Но известие о том, что Евсюкову отказали, сильно его обеспокоило.

Так ничего и не придумав по существу, вернулись к старой теме, которая все еще, несмотря на прошедшие месяцы, меня волновала.

— Ты занимался по той программе, что я тебе дал? — спросил я. Некоторое время назад я разработал для Леши специальный медитативный курс, надеясь, что он все же сумеет вспомнить забытое. Да, бригада Зуева давно мертва, но я не оставлял надежды узнать правду о той истории.

— Занимался, даже сумел на время войти в состояние чистого сознания… но это получилось у меня всего раз, и то на несколько минут. Ничего за это время я так и не вспомнил, кроме своего детства. Представляешь, я увидел себя в годовалом возрасте! Чудеса!

— Это отличный результат! — обрадовался я. — Многим так и не удается поймать нужную точку входа. Практикуй и дальше, не бросай это! Мне очень хочется, чтобы ты все же вспомнил!..

В кухню вошел Степан Григорьевич в домашнем халате и тапочках. Я в последнее время редко с ним пересекался и при встречах перекидывался максимум парой слов.

— Молодые люди, — сказал он негромко, — я случайно услышал ваш разговор. У вас, Алексей, провал в памяти, правильно я понял?

— Ударили по голове еще в декабре… а кто и за что — хоть убейте, не помню! — подтвердил Леша.

— Я могу вам помочь! — торжественно заявил старик. — Дмитрию я уже предлагал однажды этот метод, но он отказался… впрочем, это его личный выбор. Я могу приготовить для вас особую настойку, выпив которую, вы вспомните все, что скрыто в чертогах вашей памяти, и даже больше! На приготовление средства мне потребуется какое-то время. Согласны?

Мы с Лешей переглянулись. Не то, чтобы я не доверял Будникову, но сам бы я пить неизвестное средство не стал. Леха же был человеком более безалаберным, и еще ему очень хотелось вспомнить выпавший из жизни вечер.

— А что? — лихо ответил он, ухмыльнувшись, как приговоренный перед казнью. — Не отравите же вы меня насмерть? Я готов рискнуть!

Глава 23

На общее собрание комсомольской ячейки, где должны были решиться наши судьбы, мы с Носовым явились во всеоружии, надев новые костюмы, белоснежные накрахмаленные рубашки и начищенные до блеска туфли. Все это добро я приобрел на рынке, заплатив, кстати, не столь уж и большие деньги — в нынешнее время подобные предметы ценились мало, это же не продукты и не драгоценности. Леха отнекивался от подарка, но я напомнил ему, как он сражался с собакой-людоедом, и сказал, что это приз за победу. Еще мы сходили к цирюльнику и подстриглись, вычистили въевшуюся за месяцы работы грязь из-под ногтей, и выглядели теперь, как два выпускника вечерней школы, а не работяги из сборочного цеха.

Леша шествовал по коридорам, словно английский лорд, гордо задрав подбородок вверх. Я смотрелся примерно так же. С нами даже поздоровались инженеры, приняв за своих коллег.

Актовый зал был битком набит — еще бы, важное дело на кону. Всего в корпус должны были взять девять тысяч шестьсот шестьдесят человек, соответственно, на Челябинскую область приходилась примерно треть, и из этой трети на комсомольцев была выделена едва двадцатая часть. При этом заявлений парни и девчата подали раз в тридцать больше, переплюнув в этом плане всех остальных. Буквально каждый комсомолец завода просился на фронт! И не просто просился — требовал, отстаивал свою кандидатуру, спорил и убеждал.

Сегодня было уже не первое собрание, с огромным трудом до этого уже выбрали сотню счастливчиков из других цехов, и теперь они ожидали приказа, чтобы перебраться в казарму, когда корпус будет окончательно сформирован. Избранным предстояла учебка — пара месяцев на полигоне, а только потом отправка на фронт. В соседнем зале день за днем отбирали взрослый контингент, причем собрания проходили с не меньшими баталиями, чем у нас. Взрослые мужики плакали, получив отказ. Женщины относились спокойнее.

По слухам, Зальцман, которого вновь назначили директором Кировского завода, зверствовал, ставя на девяносто процентов прошений отказы. «Возражаю!» — безжалостно писал он собственной рукой, не желая отпускать на фронт квалифицированных рабочих, считая, что специалисты принесут больше пользы здесь, у станков. Его можно было понять, на нем висел оборонный заказ, госплан, за срыв которого можно было пойти под расстрельную статью. В крайних случаях даже с фронта возвращали особо ценных работников, а на все слова, что, мол, смена уже подготовлена, возражал: «Подготовил? Да пока он научится, а ты-то вот тут уже!»

Корякин клялся, как своими словами слышал, когда относил очередное заявление в приемную, как Исаак Моисеевич орал на секретаршу: «Кто приходит с заявлением — отбирать, рвать, отправлять обратно в цех!»

Отсеивали и по другим причинам: старше сорока — не годишься, фамилия походит на немецкую — отказ, происхождение не пролетарское — иди обратно в цех!

Имелась и еще одна проблема — всего три процента состава бойцов имели высшее образование, где-то четверть — неполное среднее, а остальные — максимум начальную школу. Многие не имели и этого. Таких возвращали из части на завод с припиской: «Безграмотный!»

В общем, обстановка была нервная. Но план пока перевыполняли, как и обычно. В составе корпуса формировали три бригады, по числу областей, и на каждую бригаду нужно было внепланово выпустить по 54 танка, каждый из которых стоил 156 тысяч рублей.

Кто-то отдавал зарплату, кто-то отпускные, мальчишки разбивали копилки — все шло на нужды корпуса. Помимо самих машин требовалось укомплектовать корпус многими необходимыми вещами, начиная от обмундирования и гимнастерок, кончая часами для танков,