Но в Цюрихе вышло недоразумение: люди Михая по ошибке схватили Аниту, а Жозефина ускользнула. Как это получилось, Грин узнал чуть позже, когда Максимов рассказал ему о записке, найденной в комнате. Грин сразу смекнул, что записку мог подложить хозяин апартаментов – Магнус Мейер. После отъезда Максимова в Венгрию Грин наведался в апартаменты и выколотил из Мейера правду. Оказалось, что Жозефина – родная племянница Мейера, которая была ему как дочь. Его очень беспокоил ее роман с императором Австро-Венгрии. А однажды она поделилась с ним своими опасениями: за ней в Цюрихе кто-то следил, а в одежном магазине, где она заказывала умопомрачительный наряд, чтобы шокировать своего Франки, она услышала фрагмент разговора. За ширмой кто-то, кого она не сумела разглядеть, угрожал продавцу и требовал, чтобы тот сообщил, в какой день и в каком часу фройляйн, на которую пошили это платье, придет забирать заказ.

Встревоженная Жозефина рассказала обо всем дяде. Тот, увидев на вокзале Аниту, придумал, как уберечь племянницу от напасти. Он спровоцировал своих постояльцев на поход к Гроссмюнстеру, загримировался, сел в ландолет, испачкал одежду Аниты, а когда она купила платье, предназначавшееся Жозефине (продавец был заранее подкуплен Мейером и должен был всучить наряд определенной покупательнице во что бы то ни стало), отвлек Максимова. Сложная комбинация прошла гладко: Аниту увезли в Венгрию, а Мейер сумел без помех вывезти Жозефину из Цюриха. Куда именно, он так и не признался, и Грин жестоко убил его.

– Вот тебе и душка-американец! – сказала Анита. – Возможно, и голову лавочнику тоже он отрубил. Хотя это могли сделать и люди Михая, все они друг друга стоили…

План, связанный с шантажированием императора, провалился. А русские тем временем успешно громили повстанцев в Венгрии. Грин стал лихорадочно изобретать что-то новое. Оседлав свою амфибию, он догнал и выследил Максимова, подбил крестьян, и они все вместе разыграли у побережья Балатона сцену чудесного спасения. Чтобы как-то объяснить свое внезапное появление, Грин состряпал историю о сестре Джейн, частично вплетя в нее подлинные факты, почерпнутые из признаний Мейера.

– Грин очень много рассказывал нам о своем американском житье-бытье. Я тогда еще не подозревала его, но решила на всякий случай проверить. Когда я из Токая отправляла письмо Веронике в Цюрих, отправила заодно запрос в Пенсильванию. Ответ шел долго и догнал меня уже здесь, в Шессбурге, буквально вчера. В нем говорилось, что Джеймс Грин приехал в Штаты из Австро-Венгрии три года назад. Работал коммивояжером, воевал с мексиканцами… Никакой сестры Джейн, якобы сбежавшей во Францию, у него нет и не было.

На самом деле сестру Пироса-Грина звали Сарика, она погибла в ходе прошлогоднего восстания в Пеште. По его словам, именно это обстоятельство заставило его бросить все дела в Америке и вернуться в Европу, где он включился в борьбу с австрийцами и русскими, чтобы отомстить за гибель родного человека.

– Не берусь осуждать его, – сказала Анита, – но все, что он делал потом, – страшно…

Максимов в Цюрихе поделился с Грином своими намерениями: добраться до Венгрии и примкнуть к русским войскам. Грин, видя его решимость, не сомневался, что ему это удастся. Потому и навязался в компанию, чтобы оказаться там же, в русском лагере. У него в заветном саквояже, так чудесно извлеченном со дна озера Балатон, помимо летающих игрушек имелся смертоносный набор, который он немедленно пустил в ход. Все, что для этого потребовалось, – ловкость вкупе с предусмотрительностью. Когда Грин узнал, что его и Максимова намерены представить командующему русских войск, решение созрело мгновенно. Изготовить из имевшихся деталей компактную бомбу было для его умелых рук делом нескольких минут. Металлический цилиндрик, начиненный гремучей смесью, он спрятал в кармане своего просторного костюма, а во время беседы с Паскевичем постарался встать поближе к кадке с лимонным деревом. Улучив момент, вынул цилиндрик, завел руку за спину и сунул его в рыхлую землю.

Покушение не удалось, и после консультаций с Михаем и прочими своими пособниками Грин привел в действие чудовищный план «Собачья смерть». Выпущенная им из пробирки холера уничтожала солдат тысячами. Паскевича он, впрочем, тоже не оставил в покое. Близ Токая водились гадюки, Грин, имевший в Америке опыт обращения с ядовитыми змеями, изловил одну и запустил через окно в резиденцию генерал-фельдмаршала. Но это был по большому счету акт устрашения.

Когда у арестованного спросили, кто снабдил его холерными бактериями и пироксилином, он сразу перестал откровенничать, умолк. Анита рассказала ему о встрече в подземелье с длиннобородым стариком. Грин ответил, что никого не знает, контактировал только с Михаем, и не ответил больше ни на один вопрос.

Приближенные советовали фельдмаршалу казнить шпиона и диверсанта по законам военного времени, однако после выигранной кампании его сиятельство пребывал в благодушном настроении, ему не хотелось лишней крови. Грина передали австрийской стороне вместе с капитулировавшими в Вилагоше командирами. Паскевич, на милость которого сдались повстанцы, потребовал у генерала австрийской армии Юлиуса Гайнау обещания, что всем арестантам будут сохранены жизни. Гайнау такое обещание дал.

* * *

Подписание официального акта о капитуляции в Вилагоше еще не означало фактического прекращения боевых действий на всех участках. Разрозненность, характерная для венгерских мятежников, сказалась и здесь. Особенно тревожная обстановка продолжала сохраняться на юге страны, в Трансильвании. Крепость Арад держалась до 6 августа. Некоторое время сопротивлялся и Бем со своими отрядами, но тоже вынужден был сложить оружие под натиском превосходивших сил противника. С частью своих сторонников он успел бежать в Турцию, туда же перебрались экс-президент-регент Кошут, генерал Дембинский и еще несколько видных деятелей революционного движения. Дракон окончательно лишился когтей.

Но сопротивление продолжалось и после бегства лидеров мятежа. Город Петервардейн был взят только на исходе августа, а крепость Коморн, обороняемая отрядом генерала Клапки, пала еще позже – в конце сентября. И все это время на территории бывшей республики, а ныне – провинции, возвращенной в состав Австро-Венгерской империи, действовали разрозненные группы непокоренных бунтовщиков. Бороться с ними было так же затруднительно, как с юркой и кусачей мошкарой.

На дорогах было крайне неспокойно, и Анита с Максимовым вынужденно задержались в Шессбурге. В сентябре армия Паскевича начала движение обратно в пределы России. Можно было примкнуть к ней и под ее защитой без опаски добраться до Галиции, откуда открывались пути и на Москву, и на Петербург. О продолжении путешествия по Европе супруги уже не помышляли, Анита чувствовала себя разбитой и утомленной, твердила о скорейшем возвращении домой. Однако пришлось сначала дожидаться приезда Вероники из Дебрецена, а потом – что оказалось куда дольше – присылки багажа из Вены. Все это растянулось до октября.

Шессбург надоел хуже горькой редьки. Они изучили его досконально, исходили вдоль и поперек и изнывали от скуки, не зная, чем себя занять.

Наконец багаж был получен, все формальности улажены, и можно было трогаться в путь.