половина — бревна осиновые, местные. К числу общих казачьих повинностей в этой станице присоединилось еще содержание перевозов на двух соседних речках (одна в 4 верстах от станицы; другая в одной версте). Также низменные берега и так же широко, как озеро, и картинно расплывается Амур и перед следующей станицей Вознесенской.

Станица эта удалена от главного русла Амура версты на полторы, на целую версту от протока, и поместилась на маленькой возвышенности, посреди таких луговин, которые, судя по кочкам, по рассказам гольдов и по приметам самих казаков, в иные годы покрываются водой. Оттого трава по луговинам отличная и выгоны для скота роскошные настолько, сколько могут позволять это амурские степные пространства. Подле деревни довольно длинное озеро, которое в сухие лета высыхает почти все: заводятся черви; но теперь Амур наполнил его водой, которую казаки употребляют в пищу и остаются довольны. Родников поблизости нет, и самое озеро, конечно, не иное что, как протока Амура, замененная новой. Но насколько хороши около станицы травы, столько же неблагодарна земля, исключительно песчаного свойства. Вообще хлеб не родится и поля ушли далеко. Дома большей частью сделаны из лесу, приплавленного в паромах с Шилки. Кое-какой осинник вырубают в соседних перелесках. Незначительное число бревен тащит за собой Амур на полной воде и — «имаем» (ловим, добавляют казаки). В дровах недостатку нет. К домам приделаны даже крылечки, видно, за тем малым досугом, который дает непригодная к посевам земля. От протока к станице на первом году поселения успели проложить порядочную дорогу и даже через одну болотную луговину мост навели.

Посетила цинга и эту станицу (как и все почти от самого Благовещенска).

— На родине-то мы про нее и не слыхивали, а здесь вот довелось и на костылях проходить — сначала-то шибко мучились: не знали, что и делать. Да вот степь-то дала лук экой (дикой — черемша): стали есть, ладно вышло. Лук-от этот крепко способляет. Теперь, однако, цинги этой меньше стало.

Оказалось, что первых поселенцев этой станицы сначала выселили было на остров, который тянется вблизи настоящей станицы, за узенькой, но глубокой протокой. Остров оказался узким (сажен 150), хотя и длинным (16 верст), но без удобных мест для пахоты. Казаки начали сильно жаловаться. Велели им отыскать новое: выбрали то, на котором стоит теперь станица.

— Наше место еще ничего, — говорили мне казаки, — а вот будут станицы пониже — дрянь такая, что и не приведи господи! Кочки да топи все, лесу опять же нету. У нас хоть выехать за дровами, за лесом есть куда, а там и того нету.

Ст. Петровская (8 домов, 20 семей) помещена в некотором расстоянии от берега. До сих еще пор в неприкосновенной целости все пни, сучья, неровные, кочковатые тропинки — все, одним словом, обстоит благополучно.

— Каково, братцы, живете-можете?

— Да так, кое-как пробиваемся.

— Есть ли запасы, есть ли семена для посеву?

— Запасы под исход идут: запасами-то крепко нуждаемся. А посеять-то? Мало-мало посеяли. Вишь, у нас сеять негде; пахоты-то нету, местов таких: все кочки да болотины.

— Зато для скота, поди, лучше?

— Скоту точно, что привольно. Травы растут хорошие.

— Лес для домов где брали?

— А здесь вот осинник рубили: такой и лес наш.

— Да ведь этот непрочный: погниет скоро.

— Какой уж это лес! Мы на своей-то стороне и в избу его в свою не носили, брезговали. А вот теперь и он в честь попал: жить в нем довелось. Прочность-то его какая: года чай два простоит ли полно? Весь он укреплен на ветоши: моху не нашли. Ветошью (а кое у кого и берестом) и крыши мы свои крыли. На ветошь эту (старую, прошлогоднюю траву) мы в Забайкалье палы напускали, а здесь вот и она в великую честь попала.

— В ветоши-то этой, поди, всякого гнусу много?

— Довольное количество: и ужасти!

— Ветры, поди, тоже мечут крыши ваши?

— Зимами-то сильные пурги живут. Да вот и теперь: коли днем ветру не было, жди к ночи. Дня без ветру не проходит.

И действительно так. На Амуре погода расходится замечательно скоро. Глазом почти мигнуть не успеешь, и пойдет волна постукивать в борты лодки.

— Ладно ли едите-то? Ладно ли зиму-то прожили?

— Да со всячиной.

Станица Луговая (7 домов, 26 семей) помещена за протокой; за протокой же лежит и ст. Спасовская в пять дворов (21 семья). Спасская протока вытянула длинный остров, весь затянутый в густую зелень. Из-за зелени этой не видно второго устья реки Уссури, которым вышла она в Амур невдалеке от Спасской станицы. Второе и главное устье Уссури расположилось в 40 верстах отсюда, под Хабаровкой. Между этими двумя устьями и Амуром обе реки набросали длинный низменный песчаный остров, замечательный по величине своей и крайней бесполезности.

— Место тут, — говорили казаки, — самое такое дикое, что все один песок да тальник, и какая есть трава на свете, так и той, кажись, нету вовсе.

На правый берег Амура (левой уссурийской протоки) вышел коротенький, но довельно высокий горный кряж: его-то прорезывает устье Уссури, столько же широкое, как и главная (матерая — по-казацки) протока Амура. Мелким островам в этих местах как будто и конца нет. Прямо против станицы Спасской самый длинный из островов этих; подле него залегла мель и оголилась длинная песчаная коса.

В этой станице жалобы на бездолье превращаются уже в ропот. Оказывается, все — дурно: и земля вся песчаная — ни садить, ни сеять; для пахоты места вовсе нет, луга хороши, но кочковаты; лес еще не вырублен. Место действительно безутешное. В нужде своей казаки дошли, напр., до того, что ели дубовые желуди (недели за две до моего приезда).

— Зимой всю лопатину (носильное платье) проели за буду гольдам.

Некоторые стали шить себе рубахи из мешочного холста. Хлеб начали подвозить только теперь (24 мая):

— Надо быть, семена, — говорили казаки, — да мы их съедим.

В огородах посажен лук, огурцы; последние уродились особенно хорошо — пришлись залежи. На этом месте весьма недавно жили гольды и до сих пор еще цел покинутый ими дом. В дому этом бабы делают свои уроки-кирпичи не столько из глины, сколько из песку: изо ста кирпичей успевают обжигать только тридцать; остальные от жару трескаются и разваливаются на несколько мелких кусков[12].

Гольдский дом замечательно выстроен. Стены его из глины, перемешанной и перемятой