Голоса... нет, голос... женский голос доносился из открытого кабинета. Кого там еще принесло? Кто-то по телефону служебному названивает?

Помощник дежурного оглянулся – Гермес на своей банкетке привалился к стене, казалось, дремал.

Тогда помощник дежурного быстро дошел до открытой двери:

– Вы что тут...

«...Отчего этот колодец не закрыли? Не забили совсем? Если никто сюда уже давно не приходит, и скот не поят из бетонных корыт и дорога сюда заросла травой, потерялась... Если все так боятся этого места, отчего колодец не закрыли, не замуровали? Крышка на земле валяется, и кругом истоптанная земля...

Ответь же мне! Ты там???»

В пустом кабинете на столе, свободном от бумаг и дел, работал старый кассетный магнитофон. Красный огонек мигал на панели, и пленка крутилась, шелестела, и женский голос... которого помощник дежурного никогда не слышал прежде, читал... нет, декламировал громко и монотонно и вдруг сорвался на визг...

Пленка запнулась, потом закрутилась быстрее, сминая, глотая слова и предложения.

Помощник дежурного смотрел на магнитофон, включившийся в пустой запертой... нет, открытой сквозняком комнате... служебном кабинете, где все всегда запирается и прячется в сейфы... И этот вот вещдок с дачи той убитой женщины, который забрали, чтобы прослушать какую-то кассету, и потом привезли, вернули сюда, в отдел, как и положено, на хранение и...

«...Тело на упущенной веревке рухнуло вниз. Его приняли с благодарностью, как манну небесную...»

Помощник дежурного, не сводя глаз с магнитофона, шагнул через порог, но пленка неожиданно остановилась. А со стороны дежурной части послышались мужские голоса.

Наконец-то приехали эксперты ЭКУ. Но когда помощник дежурного, не сразу найдя в связке ключей нужный ключ, запер дверь в этот кабинет и поспешно вернулся на свой пост, он увидел, что эксперты, явившиеся за сравнительным анализом ДНК, опоздали.

Банкетка – пуста, Гермес словно испарился.

День уже клонился к закату, и солнце...

Казалось, оно устало...

Оно тоже устало, как и люди...

А может, виной всему оказался смог, пригнанный ветром со стороны столицы, или же дым дальнего торфяного пожара где-нибудь в Шатуре...

Багровое солнце тяжело повисло над пыльной проселочной дорогой, над дальним лесом, травой, развалинами старой фермы.

И колодцем – серым, растрескавшимся, пышущим послеполуденным зноем, как жерло вулкана.

Никакой прохлады...

Черная смрадная вода там, на дне.

Порыв ветра поднял дорожную пыль и соткал из нее...

Тени... столбы пыли... смерчи... четыре... пять... вот снова четыре... пять... шесть...

Они окружили колодец в немом хороводе, словно пытаясь добраться... или выбраться... но порыв ветра ослаб, и они осыпались прахом...

Под неумолчный стрекот кузнечиков...

Под гул невидимого в небе авиалайнера...

Под чей-то то ли смех, то ли плач...

В тишине, убивающей наповал своим полным молчанием...

Неясностью...

Ближе к закату...

В преддверии ночи.

«Он мертв уже более двадцати часов, его убили, когда Полина Каротеева там, в больнице, была еще жива».

Эта фраза Чалова буквально оглушила Катю – конечно, она слышала, что говорили эксперты и патологоанатомы о времени наступления смерти адвоката Ведищева, но когда это объявил Чалов...

– Мне не разорваться пополам. – Он стоял у двери в операционный бокс, где все еще продолжалось вскрытие.

Только что они закончили просмотр файлов камер наблюдения, трое оперативников сразу же поехали к Наталье Литте-Прохоровой по тому адресу, что указан в уголовном деле.

– Мне не разорваться пополам, – повторил Чалов. – Пока тут все закончится, пока они ее найдут, привезут и я начну допрос... Екатерина, там, в Ясногорске, поисковые мероприятия продолжаются. Я понимаю, что вы устали, что вы очень устали, с ног валитесь... Но мне стало бы в сто раз спокойнее, если бы кто-то из нас этот процесс там, в Ясногорске, контролировал. Мы ведь и так все время опаздываем и лишь трупы подбираем, но...

– Хорошо, я вернусь в ясногорский отдел и, если нужно, подъеду в больницу. – Катя чувствовала, как на нее наваливается свинцовая тяжесть.

Усталость, бессилие... никогда еще у них не случалось столь трудного дела...

Она плохо понимала, что Чалов подразумевает под словом «контролировать процесс». Как она – сотрудник пресс-службы – вообще способна контролировать работу ясногорского уголовного розыска? Прячась за широкую спину прокурорского, это еще возможно – подкидывать вопросы, спрашивать, сомневаться, спорить, доказывать, даже настаивать на своем... А в одиночку...

«Но мы же вместе расследуем это дело, Чалов это понимает, и он доверяет мне. Надеется, что, если произойдет что-то важное, я это не пропущу. И потом, он торопится... У него дело могут утром забрать – соберется совещание, и прокуратура потребует, чтобы он передал расследование кому-то другому, чтобы уж никакие личные мотивы и личные потери... гибель его дяди-адвоката...»

– Я поехала, – Катя смотрела на Чалова. – Я хотела вам сказать все это время... Ваш дядя... что бы там ни было, но его смерть... это ужасная смерть... Примите мои соболезнования. Мне очень жаль.

– Спасибо. Если что, сразу звоните мне, хорошо?

Ехали из Москвы в область, потом мчались из области в Москву, и вот теперь... Катя крепко сжимала руль маленькой машинки. Спину ломило нещадно, столько дорог и такое дикое напряжение. Так и подмывало остановиться на обочине, вывалиться из машины мешком и растянуться на пыльной траве, чтобы спина расправилась, пришла в норму, но...

К ясногорскому отделу Катя подкатила в лучах гаснущего заката. И несмотря на то что ей очень хотелось выбраться, все никак не могла вылезти из салона – не могла разогнуться, и ноги не слушались.

Но вот она все же вылезла, закрыла машину, пискнула сигнализация. И заковыляла (черт возьми, как старуха!) в дежурную часть.

Там клубилась какая-то беспокойная суета – Катя увидела экспертов из ЭКУ, сотрудника ИВС и двух молодых оперативников, которые ругались со столь же молодым, красным, как рак, помощником дежурного.

– Добрый вечер, что у вас тут случилось? – спросила Катя.

– Да задержанный сбежал! Ну разве можно проявить себя такой полной дубиной? – молоденький оперативник повернулся к помощнику дежурного. – Как это не было никого в отделе? Мы наверху, я с этими документами чертовыми из больницы вожусь... Что, нельзя было позвонить мне – спустись, побудь с задержанным пять минут, что, я не спустился бы?