— Я прошу тебя, Митридат, оставь меня в покое. Уйди.

Царь не обиделся, хотя таких слов ему не говорила ни одна женщина. Его не гнали, напротив, лезли к нему, как мухи на мед, даря любовь и ласку, но сейчас у него не было желания идти к наложницам. Стратоника явно страдала, и Митридат решил ее успокоить.

— Все будет хорошо, — сказал он примирительно. — Ты родишь здорового крепкого мальчугана. Поверь, я знаю, что говорю.

Она недобро усмехнулась:

— Разве ты рожал? Ты только наблюдал, как рожают твои жены и наложницы и твои любимые кобылы. Прошу тебя, уходи.

Он пожал плечами:

— Возможно, скоро придется выступить в поход. До меня дошли слухи, что скифские племена опять затевают что-то против меня.

Она слабо махнула рукой:

— Ой, делай что хочешь!

Против ее воли царь поцеловал жену в побледневший лоб и вышел. У двери его встретила пожилая служанка, которая всегда чувствовала настроение господина.

— Все пройдет, — сказала она, и Митридат кивнул:

— Да, Кассандра. Принеси мне хорошего вина. Я прошу тебя приглядеть за Стратоникой, пока меня не будет. Завтра мы выступим в поход.

Кассандра наклонила голову, всем видом показывая, что понимает приказания, а опечаленный Митридат отправился в тронный зал, куда созвал всех царедворцев, решив завтра отправиться в поход.

Несмотря на победу Суллы, он считал, что его армия по-прежнему самая могущественная во всем Причерноморье и он легко усмирит бунтующих, однако ошибся. Варвары, как называли их царь и приближенные, воевали как никогда, и Митридат подавил бунт с потерями, которых не ожидал. Но самым неприятным для него оказалось то, что войско скифов пополнилось амазонками, сражавшимися наравне с мужчинами. Они не уступали им ни в стрельбе из лука, ни в верховой езде, ни в храбрости. Одна из воительниц, высокая, стройная, с распущенными золотыми волосами, особенно показывала свое бесстрашие и военное искусство. Как ветер, девушка носилась на своем коне, нанося смертельные удары его воинам, пока один из них не поразил стрелой ее коня. Как легкая лань, она побежала к притоку реки Татаис, достала тростинку, привязанную к золотому поясу, взяла ее в рот и смело погрузилась в мутную желтоватую воду, но вскоре вынырнула, как речная нимфа, и закашлялась. Тростинка треснула при падении с лошади, и красавица не смогла дышать под водой. Как только показалась ее голова, воины бросились к девушке, скрутили ее, пытавшуюся сопротивляться не хуже мужчины, и поволокли к начальнику.

Диофант осмотрел ее с головы до ног, коснулся волос, в которых серебрился речной песок, дотронулся до раскрасневшегося от гнева лица, восхищаясь его красотой.

— Как тебя зовут? — спросил он и услышал отрывистый ответ:

— Гипсикратия. Я внучка царицы Амаги и прошу обращаться со мной с почтением.

Диофант кивнул. Он много слышал о воинственной амазонке Амаге, отнявшей жизнь не у одного храброго воина.

— Да, мне приходилось слышать о твоей бабушке, — улыбнулся он. — А что ты знаешь о царе Митридате?

— Что он завоеватель, — равнодушно бросила Гипсикратия.

— И тебе не хотелось бы стать его возлюбленной? — поинтересовался полководец. Она покачала головой, и золотистые волосы рассыпались по плечам.

— Разве ему мало тех, кто услаждает его каждую ночь? Я слышала о тысяче женщин. Зачем ему амазонка?

Диофант сжал ее острый локоть.

— Хочешь ты этого или нет — выбирать не придется. Ты станешь его наложницей. А если заслужишь любовь, будешь купаться в золоте.

Она усмехнулась и так посмотрела на полководца, словно он был жалким муравьем, которого в любое время можно было раздавить.

— Мне не нужно его золото и его любовь. Мое золото — это военные победы, моя любовь — это сражения, лязг оружия.

Диофант решил прекратить разговор. Гипсикратия станет наложницей Митридата. Она трофей, полученный в сражении, а трофеи всегда достаются победителям. Полководец кивнул воинам, и они повели девушку в шатер. Завтра на корабле они собирались везти ее царю.

* * *

Митридат ходил по тронному залу дворца в Фанагории, не уступавшему по величине и богатству Пантикапею. Создав неприступную крепость на другом берегу пролива, он укрепил над ним свою власть. И ни один римский полководец, даже самый выдающийся, не смог бы его потеснить. Царь достиг всего, о чем мечтал, — установил контроль над Причерноморьем, но сегодня это его не радовало. Бунт скифов, неудачное сражение, в котором он чуть не потерял свои позиции, не могли улучшить настроение. Вернуться в Коману, где Стратоника разрешилась от бремени сыном, назвав его Ксифаром, тоже не хотелось.

Разглядывая фрески на стенах, изображавшие битвы богов, Митридат с удивлением подумал, что его больше не тянет к этой женщине. Стратоника оказалась пустой и глупой, погрязшей в мелочных заботах. Нет, не такой должна быть настоящая царица! А какой, какой? Может быть, он сам виноват, что ни один его брак не оказался счастливым? Но в чем его вина перед Лаодикой и Монимой? Они предали его… Они, а не он… Горестные думы царя, словно звуки трубы, разорвал голос царедворца и приближенного Асандра:

— Великий царь, в сражении мы захватили прекрасную амазонку. Не хочешь ли ты пообщаться с ней?

Митридат равнодушно посмотрел на белокурого грека:

— Еще одна наложница? Их и так слишком много. Любовные игры мне наскучили.

Асандр улыбнулся, растянув тонкие губы.

— О, такой женщины у тебя еще не было! — От восхищения он причмокнул губами, будто расхваливая товар. — Да, ты насытился любовью женщин, которые сами летели к тебе, как комары на огонь. Но эта Гипсикратия — словно гордая степная кобылица, которую тебе нужно объездить. И она не жаждет оказаться в твоем гареме в отличие от многих девушек.

Для Митридата это действительно было новостью. Ему не попадались гордые непокорные наложницы, видимо, из-за того, что все они жаждали власти и золота. Неужели эта амазонка совершенно другая? В голубых глазах царя вспыхнул интерес:

— Веди ее ко мне.

— Воины с ней ждут за дверью, — угодливо ответил грек. — Сейчас прикажу ей войти.

Митридат удобнее устроился на троне, ожидая красавицу, которая не оказалась красавицей в его понимании этого слова. Он боялся признаться сам себе, что эталоном женской красоты для него оставалась мать и его жены чем-то походили на нее. Новая наложница отличалась всем. В ее стройной высокой фигуре не было округлостей, сквозь тонкую ткань хитона, испачканного речной тиной, просвечивали маленькие торчащие груди (царь вспомнил, что само слово «амазонка» означало «безгрудая»). В ее походке не было величественности, напротив, девушка косолапила, что неудивительно для тех, кто большую половину времени проводит в седле. Черты бледного лица были тонки, но обычны, ничем не примечательны, выделялись только блестящие огромные глаза и золотые волосы — естественное украшение, покоившееся на плечах.