и сигареты оказались созданы друг для друга, покурить — ровно палец об асфальт. В Усмани с Ельцом делали убожищную «приму», выделявшуюся даже на общем фоне сигарет овальных без фильтра. Красно-белый пацанский LM дымился намного лучше, отдавая подзабытой гражданской, цивилизацией и вторым шансом. Первым стал клуб, оставшийся в Красе со своими кинопоказами, матрацем за шкафом, плакатами и загасами.

С углового ближнего поста смотрел кто-то из пацанов, за караулкой звонко загоняли кувалдой остаток топора, раскалывая на поленья очередную монстро-корягу, на кухне чадило-дымило соляркой в форсунках, готовя гороховый пустой суп, гороховое жидкое пюре и несладкий компот из треклятых сушек. За складом жратвы трое пацанов делали саманные кирпичи, шестая рота копала себе новые ячейки, автопарк рычал ремонтировавшимся движком Токаревского 131-го.

Синела едва заметная граница гор, зелено-красно-белый флаг так и желал улететь от блокпоста на чужой земле. Село Первомайское едва уловимо гудело, живя само по себе и стараясь не замечать старый коровник, где мне уже прожилось целый месяц с половиной.

А ещё, гулко и сильно, под ветром, хлопнул брезент какой-то палатки. Серо-низкое небо разродилось какой-то стремноватой мелкой крупой, тающей едва долетев к земле и только ветер не сдавался, залезая под бушлат всё нахальнее. Муэдзин пока не пел.

— Я останусь, — сказал кто-то за меня, — спасибо.

— Маме напиши, — посоветовал Али, — возьми тетрадку и ручку. Не забудь забрать всё из багажника.

Отцы-командиры и старшие товарищи не позволили мне забыть хотя бы что-то, хотя водка к нам само собой не попала. Магарыч из девятнадцати оставшихся ноль-пять оказался хорошим, где-то неделю нас особо не гоняли. Блок LM рыжий затусовал куда-то в нужное место, ещё один у меня расстреляли, «Конгресс» ушел в пользу старшин с прапорщиками, Серик в полной мере насладился балабасом, лишь Иван злился из-за не случившегося водья.

— Дурак ты, Художник, — сказал товарищ-слон Ким, — умный, вроде, а дурак. На кой ляд ты остался?

А ничего и не ответил. Такой вот дурень, кусок тупого мяса, как ещё-то? Зато со своими.

Запахи

У каждого дела запах особый, бла-бла-бла, кто там пахнет кремом и сдобой, а в конце — только бездельник пахнет никак. Джанни Родари, все дела. Мы были запахами несколько месяцев назад, только нырнув в дурную кухню армейки девяностых. Сейчас нас звали духами и это правда. И нас, духов, окружали запахи.

Застава пахла десятками основных и сотней второстепенных оттенков военно-полевой жизни. Они проникали повсюду, неуловимые и осязаемые, воздушные и цементно-стальные, выветривающиеся сквозняком и остающиеся навсегда. В памяти, само собой, только кто тогда думал об этом?

— И как вы тут дышите? — спросил кто-то из дивизии, зайдя в караулку. — Не проветриваете?

Смешнее случилось только во втором Даге, когда комдив ласково поинтересовался:

— Вкусно кормят, сынки?

— Да говно, — сказал Фрол, — попробуете?

Комдив попробовал. Потом стоял ор, беготня, бачки с офицерки и все дела. Через пару дней всё вернулось на круги своя, точка и ша, хули.

Соляра, копоть, дым, вездесущая вакса, плохой табак повсюду, постоянно подпаливаемые хвосты камыша у ПХД, неизменная капуста из банок с как-бы щами, три раза пользуемое дешёвое подсолнечное масло, пыль и нагретый солнцем брезент палаток, он же промокший от мороси с дождём, сухая выветриваемая земля и жирная грязь, пот, давно не стиранные портянки и ухайдаканные кирзачи, сырые тулупы и щепа с опилками, разгорячённый металл двуручных пил и звонко вбиваемых топоров, резина почти лысых рубчатых высоких покрышек и едкая бензиновая вонь, подгоревшая каша столовки и склизкая пена хозяйственного мыла субботних бань, горячая влага вошебойки и стойкий аптечный запах вагончика медпункта, выщербленный бетон коровника и горьковатый запах остатков полыни, остатки кем-то забытого куска хлеба на печке и пробирающая свежая масляная краска пожарного щита, нагревшийся пластик старенького мафона у старшин и цевья с прикладом ствола, ждущего на бруствере ячейки одиночного поста закемарившего рейнджера, почти краснокнижный аромат «Ростова» с парного дальнего поста и праздника живота от картофана проставляющегося кэпа, недавно бывшего старлеем, смешанный с так себе водочным духом и палёным коньяком на розлив.

Так пахла жизнь, до этого виденная сотни раз на День Победы в фильмах о поющей эскадрилье, истории экипажа самоходки в целом и Сани Малешкина в частности, рассказе про Микеле Плачидо, из комиссара Каттани перекинувшегося в майора спецназа Бандуру, умиравшего под горячим солнцем Афгана и даже немного из отголосков «да при штабе отсиделся» с улыбкой Брата.

Так пахла молодость и юность чуть меньше, чем тысячи людей, служивших службу на ТГ-6 и всех её заставах.

Так пахла ещё не начавшаяся новая кавказская война.

Данилыч с Романычем

— Я б сейчас покурил Харлей-дэвидсон…

Они здорово подобрались друг к другу. Прям стали не разлей вода, два рядовых призыва весны девяносто седьмого года, один сразу служивший в БОНе, второй — переведённый с конвойного. Один был Данилов, второй точно не Романов, но папу у него звали Ромой.

Романыч знатно уважал сигареты с лейблом американского мото-концерна. У меня до армейки имелся блок, пустой, в нём хранились какие-то детские вкладыши, картинки-переводилки и даже остатки коллекции марок. Не моих, дядькиных, мне не хватало усидчивости с желанием на альбомы и остальное. А сами сиги не курил, предпочитая «Пётр Первый».

— Художник, а чего там с конвойщиками ваще?

Иван живо интересовался темой переведённых, Вася, дебильновато-обычно приоткрыв рот, смотрел ему в рот, Серику скучалось, Джут вообще спал. Иван изучал обстановку в батальоне, рационально предполагая конкуренцию со стороны явно охуевших конвойных из Приморско-Ахтарска, поступивших в полк перед нашей отправкой.

— Да чего? Ничего. Один типа крутой, Слон погоняла.

— Слон?

— Слон.

Со Слоном они потом скорешились, на короткое время создав крохотную ОПГ формата первых парней в роте и укатили на дембель. Лихие времена рождают лихих людей, Иван со Слоном хорошо махали бы вместе кистенями где-то в густых лесах и не на прямоезжих дорогах. Армия конца двадцатого века им такого не дала.

Отрыжка от конвойщиков началась точно как мы приехали с первого Дага. Сейчас, в стылой палатке, никто не подозревал о понятиях с распальцовками, ждущих через пару-тройку месяцев, о зоновских чётках, платках с сине-шариковыми Богородицами, о жутчайшей стрёмности с почти зашкваром на обычное мытьё полов, о делении нашего же призыва, не поехавшего служить по-настоящему, о делении едва ли не до пресловутых петухов, мужиков и блатных.

Всё оно ждало впереди, только никто о таком не подозревал.

Данилыч приехал на Первомайку вместе с пятёркой нашего призыва, старшиной-контрактником и начавшимися заморозками. Данилыч смотрелся