— Так, — согласился Харри. — Но у него есть алиби: когда она пропала, он находился на работе. А вы здесь по той простой причине, что мы думаем, вы и есть Снеговик.

Беккер приоткрыл рот и захлопал глазами, в точности как позавчера вечером в своей гостиной на Хоффсвейен. Харри ткнул пальцем в сигарету, которая безвольно повисла в руке у Беккера:

— Вы хоть немного затянитесь, а то сигнализация сработает.

— Снеговик? — наконец заговорил Беккер. — Это же Ветлесен.

— Нет, — ответил Харри. — Мы знаем, что это не так.

Беккер еще пару раз хлопнул глазами, а потом издал горький и сухой смешок, больше похожий на кашель, и сказал:

— Так вот почему вы ничего не сообщили журналистам. Они не должны узнать, что полиция так… промахнулась. Теперь понятно, почему вы столь рьяно взялись за поиски настоящего Снеговика или того, кто подошел бы на его роль.

— Точно, — согласился Харри и затянулся сигаретой, — и в данный момент на нее подходите вы.

— В данный момент? Мне казалось, ваша роль — утверждать, что вы совершенно уверены в моей вине, чтобы я мог с вами спорить.

— Но я не уверен, — ответил Харри.

Беккер закрыл глаза:

— Это что, такая уловка, да?

Харри пожал плечами:

— Да нет. Просто чутье. Мне нужно, чтобы вы доказали свою невиновность. Потому что первый краткий допрос оставил четкое впечатление: вы многое скрываете.

— Да мне нечего было скрывать! То есть я хочу сказать, мне нечего скрывать. Я просто не вижу причин рассказывать вам о моих личных делах. Поскольку ничего такого не совершал.

— А теперь слушайте, Беккер. Я думаю, вы не Снеговик и не убивали Камиллу Лоссиус, и уверен, что вы здравомыслящий человек, который понимает: лучше рассказать о ваших личных делах мне здесь и сейчас, нежели завтра прочитать в газетах о том, что профессор Беккер арестован по подозрению в совершении ряда убийств на территории Норвегии. Потому что, даже если завтра утром вас выпустят и снимут с вас все подозрения, газетные статейки навсегда испортят вашу репутацию. И повредят вашему сыну.

Харри увидел, как кадык Филипа Беккера заходил туда-сюда на небритой шее. Он обдумывал слова старшего инспектора и наконец решился. Харри услышал сдавленный, возможно, от сигаретного дыма, голос:

— Бирта, баба моя, была шлюхой.

— Вот как? — Харри попытался скрыть удивление.

Беккер отбросил сигарету на цементный пол, потянулся к пиджаку и достал из кармана черную записную книжку:

— Я нашел это в тот день, когда исчезла Бирта. Блокнот лежал в ящике ее письменного стола. Даже не потрудилась спрятать. На первый взгляд совершенно невинный дневничок. Ежедневные заметки, чтобы ни о чем не забыть, и телефонные номера. Однако когда я попытался узнать в справочной, что это за номера, то оказалось — таких не существует. Она их зашифровала. Хотя, боюсь, эта баба не была великим шифровальщиком: мне не понадобилось и дня, чтобы их расшифровать. Все до единого.

Эрик Лоссиус владел и управлял фирмой «Погрузка и перевозка», которая занималась, понятно, грузовыми перевозками и неплохо себя чувствовала в этом не слишком прибыльном сегменте благодаря фиксированным ценам, агрессивной маркетинговой политике, дешевой иностранной рабочей силе и типовому договору, по которому оплата наличными производилась после того, как вещи уже были погружены, но до того, как отправлялись по указанному адресу. Лоссиус не потерял денег ни на одном клиенте, потому что, кроме всего прочего, в договоре было мелким шрифтом указано, что срок для подачи жалоб о повреждениях и потерях при перевозке составляет только два дня. Поэтому девяносто процентов относительно большого числа жалоб поступали позже оговоренного срока и не рассматривались. Что касается остальных десяти процентов, то Эрик Лоссиус виртуозно использовал все бюрократические приемы, и те делали его абсолютно неприступным для любых жалобщиков, а даже обычные рекламационные дела были такими изматывающими, что люди, которые после переезда увидели свое пианино расколоченным или недосчитались плазменного телевизора, в конце концов сдавались.

Эрик Лоссиус пришел в этот бизнес совсем юнцом и работал сначала у прежнего владельца «Погрузки и перевозки». Тот был другом его отца, и, собственно, отец-то и настоял, чтобы Эрик пошел туда работать.

— Парень слишком непоседлив для школы, но слишком умен, чтобы стать мерзавцем, — сказал он владельцу. — Можешь взять его к себе?

Поначалу Эрика взяли на должность менеджера по работе с клиентами. Он получал только процент от сделки и зарекомендовал себя как усердный и трудолюбивый работник. Он был привлекательным мужчиной. От матери ему достались карие глаза, а от отца — густые кудрявые волосы. Когда женщины видели перед собой юного атлета, они забывали, что можно заказать перевозку другой фирме, и подписывали договор на месте. А он был сообразительный, сноровистый, так что, если женщины просили его заняться еще кое-какой работой, проявлял такт и чувство меры.

Цены тогда были низкими, а размеры компенсации за ущерб или потери при перевозке — высокими. Через пять лет фирма имела весьма солидный оборот, а Эрик стал правой рукой владельца во всем, что касалось бизнеса. Однажды, когда они переносили стол в новый кабинет Эрика, что был этажом выше, рядом с кабинетом владельца, шефа хватил инфаркт, он упал и скончался на месте. В последующие дни Эрик утешал вдову, как умел — а умел он довольно неплохо, — и через неделю после похорон они сошлись на почти символическом изменении в структуре их, как выразился Эрик, «маленького предприятия, работающего в рыночном сегменте с низкой прибыльностью, высоким риском и практически несуществующими гарантиями». В разговоре он не раз подчеркнул, что для него самое главное, чтобы дело всей жизни дорогого покойника не заглохло, а перешло в надежные руки. Когда он произнес это, в его карих глазах блеснула слеза, а вдова, нежно дотронувшись до его ладони, сказала, что теперь он должен непременно лично являться к ней и докладывать о положении дел.

Так Эрик Лоссиус стал владельцем «Погрузки и перевозки» и первым делом выкинул в мусорную корзину все жалобы о повреждениях и потерях груза, переписал типовой контракт и разослал письма с предложениями услуг всем домовладельцам самого дорогого и престижного района Осло — западного, где и переезжали чаще, и платили больше.

К тридцати годам Эрик Лоссиус смог себе позволить два БМВ, дачу к северу от Канна и большую виллу в районе Твейта, где блочные дома (в одном из которых он вырос) не заслоняли солнца. Короче, он смог себе позволить Камиллу Санден.

Камилла была как раз из западного Осло и происходила из рода разорившихся владельцев бизнеса готового платья. Она жила в Бломменхолме, районе, который сыну простого работяги казался таким же иностранным, как и французские вина, которые он теперь у себя в Твейте складировал в подвале метровыми штабелями. Когда он вошел в этот большой дом и увидел все вещи, которые были готовы к перевозке, он заметил и то, чего еще не имел, а стало быть, должен получить: стиль, класс, аристократизм и непоказное высокомерие, которое вежливые улыбки только подчеркивали. И все это олицетворяла Камилла, которая сидела на балконе и смотрела на Осло-фьорд сквозь большие солнечные очки. Очки, как понял Эрик, запросто могли быть куплены на ближайшей бензозаправке, но на ней смотрелись как «Гуччи», «Дольче и Габбана» и все остальные марки, как они там называются.