меня сделал – просто взял и опрокинул взрослого шерифа на пол. Руку мне сломал и угрожал убить – этими своими ножами, которые прячет в рукавах.

– Ножами?

Шериф задрал подбородок и показал налепленные на шею два пластыря.

– Они сказали, типа они все втроем из Бюро и я должен оставить их в покое.

– Но вы не оставили.

– А вы бы что, оставили?

На папу это впечатления не произвело.

– Нет, и я бы, скорее всего, не оставил.

– Он врун, папочка? – спросила Грейс, когда они уже сели обратно, в машину.

– Это слишком сильное слово, Грейси. Не надо так звать людей. Лучше говорить «он экономит на правде» или «сказки рассказывает».

– Он рассказывал сказки, папа?

Отец задумался. Тем временем они съехали с шоссе на щебенку – проселок, казалось, уходил в густой лес.

– Я думаю, по большей части да, он рассказывает сказки. Но на сей раз…

– Мы ведь тоже видели дракона.

– Да, дочка, видели.

– А убивцу – нет.

– Убийцу. Нет, не видели.

– А что такое убивца?

– Очень нехороший человек, лапочка.

Папа сказал это очень серьезно, так что Грейс примолкла и оставила его в покое – думать. Она даже не спросила, едут ли они теперь к бабушке – вдруг, если больше не поднимать эту тему, папа так и продолжит возить ее везде с собой? Где-то ведь еще рыскал дракон. Разве ей не безопаснее будет остаться у папочки под крылом?

Папа сказал, ему нужно поговорить с чужаками с той фермы, которую упоминал шериф… – наверное, именно туда они сейчас и едут? Дороги лежали пустые. По обеим сторонам стоял лес, как в Пайндейле. Иногда он расступался, и тогда на прогалинах было видно фермы. Всюду лежал снег, так что Грейс удивилась, заметив молодого парня на обочине: он шел в противоположную сторону, держа на отлете руку с выставленным большим пальцем.

– Папочка, этот мальчик хочет, чтобы его подвезли, – сказала девочка, когда машина миновала его.

– Мы в другую сторону едем, Грейс, ему туда не надо, – отозвался отец, почти ее не слушая.

– Он… – Грейс оглянулась, проводила глазами стремительно удалявшегося путника.

Путник был одет немного странно, словно бы из другого периода истории. И еще его походка… у нее в голове само вдруг возникло слово «вдумчивость». Девочка даже почувствовала гордость – не только за длину слова, но и за его… точность.

– Он какой-то другой, папа.

– В чем другой? – отец мгновенно перещелкнул взгляд на зеркало заднего вида.

– Он идет вдумчиво.

Машина встала так резко, что Грейс даже испугалась.

– Что ты хочешь сказать?

От напряжения в отцовском голосе она испугалась еще больше.

– Он идет так, будто он… старше, чем есть.

Снова острый взгляд в заднее зеркало, быстрый разворот на сто восемьдесят. Однако подрулив туда, где вот только что ждал автостопщик… они нигде его не увидели.

– Ох уж эти твои глазки, лапочка, – сказал задумчиво папа. – Их застраховать бы надо – столько всего подмечают.

Малкольм, в свою очередь, не поверил увиденному – в основном потому, что глядел почти исключительно на девочку. Маленькую девочку, которая таращилась на него очень долго – гораздо дольше, чем это нормально для мимолетного взгляда на дороге: вы в одну сторону – мы в другую. Она не сводила с него глаз, пока автомобиль приближался… пока проезжал мимо него… и пока желудок у него делал сальто при виде того, кто вел машину.

Как только машина скрылась из виду, он ринулся в чащу, встал за деревом, как тогда, в самый первый день пути – уже целую жизнь назад, когда дракон, которого Митера Тея каким-то образом уговорила помочь, буквально уронил его с неба, а потом вернулся убить тех двоих, которые чуть не убили его. Возможно, у них тоже были семьи… и даже маленькие девочки. Путь его начался со смерти и с тех пор упорно шел в том же направлении.

Те двое этого совсем не заслужили. Как и канадский коп. И Сарин папа, и шериф, и Джейсон из другого мира.

И этот мужчина за рулем «олдсмобиля», который, Малкольм слышал, теперь несся по дороге назад, к нему – несомненно, его и искал. Он видел, как этот мужчина умер. Он смотрел, как женщина, которую мужчина считал своей напарницей, застрелила его на месте.

– Я заблудился, – прошептал он. – Заблудился и не знаю, куда мне идти.

Это была молитва… но с молитвой теперь не к кому обратиться. Вот он и молился – молился никому, – чтобы этот мужчина и эта девочка избегли судьбы тех двоих. Он просил, чтобы ему дали найти того, кого он искал, – чтобы потом вернуться, а вернувшись – просил он, – дали найти способ победить и саму Митеру Тею.

Чтобы смерти наконец прекратились.

Никогда ему уже не смыть это пятно – да он и не хотел. Искупления ему не будет.

Но для других оно еще могло быть.

Малкольм подождал, пока мужчина сдастся и уедет, а потом продолжил свой путь.

В животе у нее заурчало. Нет, голода она не чувствовала, несмотря на рвоту. В кратере этой новой горы – более неспокойной, чем первая; эта рванет в самые ближайшие годы – она свернулась, застонала… бурление сместилось куда-то поглубже.

Стало быть, яйца готовы.

Как, черт возьми? Она знала, что срок уже близок, хотя беременной сделалась только вчера. Но да, кладка готова – она сама готова, нужно только найти подходящее гнездо.

А что может быть лучше, чем готовый пробудиться вулкан?

Она принялась рыть, несмотря на начавшиеся схватки. Она прорывалась сквозь снег, сквозь лед, сквозь сам камень – она делала себе пещеру. Яйца должны быть хорошо спрятаны. Нет, от погоды им ничего не сделается (мало что на свете прочнее и выносливей драконьего яйца), а вот люди могли быть опасны. Даже здесь, на такой высоте, она не могла рисковать. Схватки стали болезненными, потом захватили все тело, целиком. Кажется, она на какое-то время покинула его… а когда вернулась, в сделанной ею полости лежала дюжина дымящихся яиц, каждое – больше человеческого роста.

Обессиленная, она рухнула в снег. Рассмеялась уныло – миру внизу выпала передышка. На какое-то время он сможет расслабиться, почувствовать себя в безопасности. Разрушителю, явившемуся взять его под свою руку, тоже требовался отдых. Уже отплывая в сон, она, наконец, сложила два и два. Ускоренное исцеление, беременность и стремительные роды, отказ этого монументального тела мириться с последним остатком ее гаснущей человечности… Даже отсутствующий палец – хотя ныне это был всего лишь отсутствующий коготь.