перевод, а он уже утянул секретные списки из сейфа и прибежал кланяться. Способный. Далеко пойдет.

Вот такая у нас состоялась беседа. А потом наступило девятнадцатое августа, по телевизору показали ГКЧП, в Москву ввели танки, и начался знаменитый августовский цирк, известный многим по личному опыту, а остальным по учебникам истории.

Утром двадцать второго Фролыч позвонил и предупредил, что дело начинает пахнуть керосином. Что в целом ситуация под контролем, но возможны всякие эксцессы, поэтому лучше, чтобы меня в райкоме не было. И чтобы там вообще никого не было, кроме дежурного. Потому что сейчас может начаться народное оживление, и не исключены погромы. Через день-другой все уляжется, и тогда он мне скажет, как себя вести дальше. Я спросил, признает ли он, что я был прав, а он ошибался в оценке планов мирового духа, он сказал, что да, но это никакого значения по большому счету не имеет, потому что система — на то и система, что с ней никакому мировому духу не совладать. Надо только немного переждать, не высовываться и не угодить в какую-нибудь идиотскую ситуацию. Вот эти, которые последние два дня громче всех орали, что ура, победа, порядок долгожданный, они — наши люди и хорошие ребята, но круглые идиоты, и теперь их замучаешься из дерьма вытаскивать.

Я распустил людей, опечатал свой кабинет, поехал домой и услышал, как разрывается телефон.

— Константин Борисович, — прозвучал в трубке знакомый голос, — мы с вами встречались, правда очень давно. Не вспомнили? В начальной школе мы вместе учились, потом вы в другую перешли, а я к вам на новогодний вечер как-то зашел. Вспомнили?

— Как же, как же, — ответил я. — Школьные годы чудесные. Сколько лет, сколько зим.

— Не желаете посидеть, вспомнить старые времена? Я тут как раз зашел пообедать в одно местечко. Давно собирался вам позвонить, да все как-то… Найдется у вас полчасика для старого товарища? Вот и хорошо. Знаете такое место — «Пиросмани»? Сразу во второй зал проходите.

Мне по голосу показалось, что Мирон здорово пьян, да так оно и оказалось. Во втором зале ресторана, кроме него, никого не было. Тарелки с практически нетронутыми холодными закусками были сдвинуты на край стола, перед Мироном стояли две уже пустые бутылки «Киндзмараули» и еще одна пустая наполовину. Сам же Мирон сосредоточенно намазывал на лаваш сливочное масло.

— Кушать будете? — заботливо спросил он. — Аф-ф-фициант!

Я заказал бастурму, соленья, отварную картошку, от харчо, узнав, что оно сегодня из баранины, отказался, спросил, кто на кухне, и, когда мне сказали, что там сегодня Дато, попросил принести ачму. Плюс двести грамм водки.

Мирон внимательно слушал, а когда я закончил, то скомандовал:

— И мне всего того же самого, только картошки не надо. Это все убери, а водки принеси бутылку. Я старого друга встретил, мы сегодня отдыхаем.

— На вы будем или на ты? — спросил он, когда официант удалился.

— На вы, — объяснил я, — я общаюсь с водителем, секретаршей, уборщицами и большим начальством. Со своими обычно на ты. Ну так как?

— На ты. Я что хотел спросить… а ты здесь что, часто бываешь, в этом месте?

— Не так чтобы часто. Приходится иногда. Почему ты спрашиваешь?

— Я заметил, что ты даже в меню не заглянул. И по именам их всех знаешь. А я вот в первый раз. Только слышал — кооперативный ресторан, кооперативный ресторан, а ничего особенного. Вино вот только ничего — вкусное. Это то самое, которое Сталин любил, да?

— Если по названию, то да.

Принесли наш заказ, официант наполнил рюмки.

— За встречу, что ли? — предложил Мирон.

— Ну давай.

Мы выпили.

— Зачем звал?

— Поговорить. Просто так. Не виделись давно. Дай, думаю, позвоню.

— А что ж ты, когда позвонил, не представился, не сказал, что это, мол, я, Мирон, что это за шарада с новогодним вечером?

— А так надежнее. Зачем посторонним людям знать, с кем я встречаюсь? Или с кем ты встречаешься. Чем меньше они знают, тем крепче мы спим. Вот так-то. Это, брат Квазимодо, — он внушительно покачал пальцем перед моим носом, — самое главное правило.

— Ну тебе виднее. Ты же у нас специалист по этой части.

— Мне виднее, — согласился Мирон, помрачнел и замолчал надолго, уставившись в потолок.

Больше я решил ни о чем не спрашивать: захочет — сам скажет, а просто начал есть. Очень проголодался. Мирон подцепил коричневый ломтик бастурмы, посмотрел на свет, налил еще водки.

— Картошки хочешь? — спросил я. — Мне одному не осилить.

Мирон помотал головой.

— Не-а. Она у тебя в кожуре. А очистить не получится.

— Лопух, так ее не надо чистить. Она же практически молодая, ее так едят. Самое полезное…

— Не надо? — Мирон опрокинул рюмку в рот, зажевал бастурмой и налег на стол грудью. — Не надо? А я тебе вот что скажу, ты такого в жизни не слышал. Нас у мамки трое было, без отца. А она на две ставки уборщицей в эм-пээсовской больничке. Две ставки — это знаешь сколько? Тебе и не снилось никогда, что на такое прожить можно с парнем и двумя девками. Мы ее и не видели почти — прибежит с работы, сготовит нам что-нибудь, поспит немного и обратно. А готовила она нам картофельный суп — это знаешь что? Это вода, в которой картошку варят, вот что такое картофельный суп. Да три картофелины размятые. А кожуру она — нет, брат, она ее не выбрасывала. Потому что, когда картошка дома кончалась, а денег не было, она нам из этой кожуры оладушки делала. Знаешь, что такое оладушки? Едал в детстве? Только тебе их из пшеничной муки выпекали, а нам — из кожуры картофельной. Я с тех пор запах ее выносить не могу — сразу блевать тянет. Не слыхал про такое? Да где вам — тебе да Фролову, — вы там как сыр в масле катались, да и сейчас хорошо пристроились. По ресторанам ходите… партийное начальство… да и при новой власти никто вас не обидит, для вас теплое место завсегда найдется. А мы, которые по подвалам росли, так и будем вам услужать. Да ладно! Я не в обиде. Черная кость — чего уж там. Слушай, Квазимодо, возьми меня к себе на работу. Хоть кем. Я специально тебя прошу, не Фролова, потому что он — распоследняя сука, если ты еще не разобрался. Тварь поганая, вот он кто. А ты вроде как ничего, не такой волчара. Возьмешь? Я тебя по старой памяти прошу, больше все равно пойти не