лагерей — Ельцин или Верховный Совет — одержит победу в схватке. Куда важнее было другое: какая из групп влияния, каждая из которых имела своих представителей и там и там, сможет плодами этой победы воспользоваться. Поэтому настоящие военные действия велись без автоматов и танков, не у Белого дома и не на улицах, они вообще никому не были видны, кроме непосредственных участников, но именно эти военные действия были по-настоящему беспощадны и бескомпромиссны.

Судя по всему, одна из этих групп предприняла некоторые шаги, которые могли сильно подорвать позиции Николая Федоровича, а значит, и Фролыча.

Однако же деталей Фролыч мне раскрывать не стал, сказав лишь, что никому в Белом доме Николай Федорович довериться не может, а Фролычу туда дорога заказана. Так что, кроме меня, просто некому.

В Белый дом я поехал на своей старой «Ниве», предварительно высадив Фролыча на Волхонке. На Калининском меня тормознул ОМОН, долго крутили в руках документы, но я сунул им дополнительно удостоверение Союза биржевиков и двадцать зеленых, так что обошлось, но все равно завернули с проспекта, и пришлось объезжать через Рочдельскую. Там тоже были омоновцы, но они тормошили какой-то грузовик и на меня внимания не обратили. У Белого дома стояла охрана Верховного Совета. Им я сказал, что к Николаю Федоровичу по предварительной договоренности, его тут знали, судя по всему, и относились уважительно, так что пропустили сразу, да еще и сопровождающего направили со мной, в казачьей форме и с нагайкой, он все говорил: «Направо, прямо, тут налево», у подъезда браво выскочил из машины, не дожидаясь пока остановится, видать, подвернул ногу, потому что выматерился и захромал в темноту.

А я зашел в подъезд.

Воду в Белом доме отключили дня два назад, но такое впечатление было, что уже неделю как канализация не работает, не то чтобы сильно воняло, но устойчиво подванивало. Николай Федорович дожидался меня внизу, рядом с накрытой брезентом бесформенной кучей.

— Ты на чем? — спросил он, даже не поздоровавшись. — На «Ниве»? Ну, это нормально. Вот распишись тут, — и он сунул мне мятую бумажку, — время проставь вот здесь, а вот это подпишешь у Спиридонова в гостинице, тоже не забудь поставить время. Все, давай грузиться.

Под брезентом оказались автоматы Калашникова. Увидев, что мне предстоит перевозить, я сперва хотел развернуться и свалить, но на акте уже стояла моя подпись, а по стальному взгляду Николая Федоровича я понял, что он меня скорее расстреляет собственноручно тут же в вестибюле, чем бумагу вернет.

Пришлось грузить автоматы — битком забили багажник и салон.

От такого количества Калашниковых «Нива» просела почти до земли, и, переезжая через бордюр, я саданулся глушителем о камень, думал, что оторвется, но обошлось.

— Куда? — лаконично спросил верзила в черном берете у дверей в гостиницу «Мир».

— К Спиридонову.

— Что в машине?

— Оружие.

— Вот я тебе сейчас дам в пятак, — пообещал верзила, — вся охота шутки шутить сразу пропадет. Объедь справа и там у служебного входа спросишь. Понял?

— Так точно, — ответил я и объехал гостиницу справа.

— Бумажка с собой? — спросил появившийся через минуту Спиридонов. — Давай сюда. А вы, — он махнул рукой четверым солдатикам из внутренних войск, — быстренько разгружайте, все в подвал, ключ мне отдадите.

Через пятнадцать минут я был свободен.

— Чаю хотите? — заботливо спросил Спиридонов. — Или другого чего?

Я отказался и порулил домой.

Расстрел Белого дома я смотрел по телевизору. Видел, как из горящего здания выводят капитулировавших мятежников, все хотел разглядеть среди них Николая Федоровича, но не разглядел: не то он просто не попал в картинку, не то успел смыться до начала танковой операции. Пытался найти Фролыча, но тот где-то плотно праздновал победу над заговорщиками, потому что ни один из известных мне телефонов не отвечал, а Людка сказала, что он как вчера уехал в Кремль, так и не объявлялся.

— Он ко мне ночью заезжал, — сказал я.

— Один был? Впрочем, ты же его все равно не выдашь, так что я зря спрашиваю. А вот ко мне не заезжал. Если еще заявится, скажи ему, что мне все осточертело. Как девки его, так и он сам со своей политикой. Не умеют страной по-человечески управлять, так и не брались бы. У меня стиральная машина протекла, а его носит черт знает где. Что там у тебя так громко орет?

— Это не у меня. — Я выглянул в окно: во двор въезжала кавалькада милицейских машин с включенными сиренами. — Это наши силы правопорядка все никак угомониться не могут. Если он выйдет на связь, скажи, что я его ищу. Погоди, тут в дверь звонят. Может, это он. Я сейчас.

Все произошло очень быстро. Первое воспоминание — я уже стою в коридоре, руками упираюсь в стену, ноги широко расставлены, а за моей спиной снуют люди в форме. Потом меня перевели в гостиную и там уже предъявили оба ордера — на обыск и арест.

Милиционеров было человек пять, а заправляли всем двое в штатском, один из которых непрерывно перемещался из комнаты в комнату, раздавая шепотом руководящие указания, а второй сидел за столом, не спуская с меня глаз, и именно ему милиционеры приносили для просмотра всякие обнаруженные в квартире улики — мои записные книжки, фотоальбомы, магнитофонные и видеокассеты, бумаги из письменного стола. Штатский просматривал принесенное и либо небрежным жестом отметал в сторону, либо же оставлял у себя и записывал что-то в официальный бланк. Понятые — вохровский ветеран Кузьмич, охранявший из-за стеклянной перегородки лифтовую дверь на первом этаже, и уборщица баба Нина — стояли рядом и на меня старались не смотреть.

Однако же Кузьмич, возможно что и сам того не ведая, оказал мне неоценимую услугу. Дело в том, что, направляясь открывать дверь, я телефонную трубку на рычаг не положил, рассчитывая продолжить разговор с Людкой, и теперь с дивана, где лежал аппарат, доносилось прерывистое гудение. Занятые государственным делом люди его не замечали, а бездействующему ветерану этот непорядок, судя по всему, сильно мешал. Он нагнулся, положил трубку на рычаг и тут же вытянулся по стойке «смирно», потому что штатский за столом, услышав щелчок, резко повернулся в сторону Кузьмича.

— Что там? — отрывисто спросил он.

— Тщщ… я это… тесезить… Положил, короче.

Штатский встал, подошел к дивану и посмотрел на замолкший аппарат, потом на меня.

— С кем вы говорили по телефону?

— Ни с кем, — ответил я.

Еще только не хватало запутать в эту историю Людку и Фролыча.

— А почему трубка лежала?

— Откуда я знаю, почему она лежала!