Тогда Феликс пришел к гениальному выводу: нужно убрать Кигана как главного свидетеля! Причем убрать так, чтобы в этом не обвинили самого телекинетика. А что подходит лучше, чем трагическая гибель во время выполнения задания?

Если поблизости есть камеры наблюдения, – Феликс наверняка позаботился о том, чтобы они были, – они докажут, что Первый не убивал Кигана. Просто был высоко, увлекся боем, не пришел на помощь… Потом, конечно же, заметил, что случилось, раздавил роботов одним ударом, хотя мог сделать это в любой момент, и принялся оплакивать то, что осталось от Кигана.

Ему поверят, потому что никто даже не заподозрит убийство товарища по оружию из-за подросткового каприза. Его не обвинят. Даже если тот же Стерлинг почует неладное, делу не дадут ход, ведь сильные воины сейчас куда дороже боевых кораблей.

Так что на помощь можно было не рассчитывать, Кигану оставалось лишь справляться самому. А он пока не знал, как! Роботы подбирались все ближе, и снаряды у них не заканчивались. Они и не закончатся: в таких массивных тушах можно спрятать огромный запас. Киган не мог сделать ничего, ему даже пожар не на чем было устроить, их окружала безупречная каменная дорога, чуть дальше – земля и растения, все это красиво, но чертовски плохо горит. Ему и обрушить на этих металлических жуков было нечего, все здания располагались слишком далеко.

Его последнее укрытие дрожало и искрило под непрекращающимися ударами. Киган понимал: как только роботы доберутся до него, они этот жалкий экран просто снесут. Нужно было решиться на финальный рывок… Интересно, Феликс наблюдает за этим? Или по-прежнему изображает наверху старательного солдатика?

Мысли о нем бесили, мешали полноценной концентрации, и Киган заставил себя отстраниться от них. Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул – и побежал вперед, к тому зданию, которое оказалось ближе всего.

Он не мог просто двигаться, полагаясь на удачу, знал, что с такого расстояния роботы не промажут. Кигану приходилось постоянно петлять, удлиняя и без того мучительно долгий путь. Он то и дело оборачивался, чтобы отразить очередную волну снарядов. В воздухе завис привычный запах озона, молнии сияли и стрекотали, как гремучие змеи. Такое, пожалуй, и на базе уже заметили, но Феликс по-прежнему не смотрел вниз, будто у него шею свело!

Выжить следовало хотя бы ему назло, и Киган работал над этим. У него даже получалось… сначала. Но в таких делах нет частичной победы, все или ничего. Он все-таки допустил ошибку, незначительную, по-своему глупую, однако из тех, исправить которые уже не удастся.

Он додумался обернуться для очередной контратаки, как раз подбираясь к газону перед зданием. Он считал, что все под контролем, что ему хватит ловкости, и все равно споткнулся. Киган как раз направлял молнии, на ногах он не удержался, повалился на траву… и понял, что это конец.

Он еще мог отбиваться, он кое-как отражал летящие на него лезвия. Но и роботы обнаружили, что их цель предельно уязвима, нужно добивать. Теперь выстрелы шли один за другим, сплошной стеной. Рано или поздно Киган должен был пропустить хотя бы одно лезвие… одного бы хватило.

И это действительно произошло. Проклятый заточенный полумесяц подлетел так близко, что Киган успел рассмотреть каждый изгиб в узоре пластика, когда-то выливавшегося в специальную форму, каждую трещину, образовавшуюся при заточке. Как не рассмотреть, если эта дрянь летела ему в глаза?

Лезвие могло стать последним, что он увидел в своей жизни. Не случилось это лишь потому, что снаряд застыл в воздухе прямо перед лицом Кигана – да и остальные замерли, не двигаясь. А вот роботы очень даже двигались, только не по своей воле. Бронированные махины сжимались под давлением телекинеза, теряли форму, прогибались, будто кто-то наступил на них, поступил с ними так, как и следовало поступать с ядовитыми насекомыми.

Когда они наконец были уничтожены, лезвия тоже повалились на землю. Все закончилось.

Киган устало откинулся на мягкую траву, подниматься пока не хотелось. Он чувствовал облегчение – и злость. Похоже, он переоценил коварство Феликса. Этот пижон хотел не убить его, а напугать, страхом наказывая за неповиновение. Мол, смотри, что я могу с тобой сделать – и жив ты только благодаря моей воле! Феликс все это время наблюдал за ним сверху, сохраняя за собой право эффектно вмешаться в последний момент.

Так что благодарить его Киган точно не собирался. Услышав рядом с собой шаги, электрокинетик даже не повернулся в ту сторону, он лишь недовольно бросил:

– Наконец-то! Ну и где тебя носило?

– Преимущественно в коме, – отозвался знакомый голос, который принадлежал совсем не Феликсу Риту. – Меня не было не слишком долго, а ты уже забыл, как произносится «спасибо».

Вот теперь Киган подскочил так, будто одно из лезвий до него все-таки добралось, причем попало в то место, ранением в которое воины обычно не хвастаются. Он не мог поверить своим ушам – но хотел верить! Ему срочно нужно было во всем убедиться…

Слух его не подводил. Прямо перед ним стоял Рале Лиам Майрон собственной персоной. Облаченный в новую форму, совершенно здоровый, выглядящий даже лучше, чем до ранения. Привычно напоминающий довольного кота, который долго грелся на солнце и только что ушел оттуда, потому что устал отдыхать.

Живой Рале, который должен быть мертвым. Им ведь сказали, что все безнадежно… даже капитан поверила! Киган лишь надеялся, что им сообщат день эвтаназии, позволят попрощаться, хотя в глубине души понимал: не сделает флот нечто настолько человечное.

Но вот Рале не мертв, он снова на Марсе, и его самого это даже не смущает. Вопросов было много и становилось только больше. Но задать их Киган планировал чуть позже, пока он лишь с довольным хохотом обнял телекинетика, даже на секунду над землей приподнял, потом отпустил и, хлопнув по спине, объявил:

– Что, устал наконец-то валяться? А и правильно, ленивая ты задница, добро пожаловать на очередную миссию!

* * *

Он появился почти сразу, как только началась битва. Альда его не призывала, но, начиная опасную игру с чужой памятью, она допускала, что в какой-то момент иллюзия может выйти из-под контроля. Так в итоге и произошло.

Триан был рядом с ней, когда на нее напали все телепаты одновременно. Они не ограничились использованием своих способностей, они атаковали напрямую – как и следовало ожидать, они прошли великолепную боевую подготовку.

– Левее, мелкая, левее, – подсказывал Триан. – Понимаю, можно принять ее за кучу мусора, но это твоя противница.

Если бы настоящий Триан был здесь, все закончилось бы очень быстро. Это не было фантазией Альды, она знала наверняка. Он умел противостоять даже сильному телепатическому воздействию, в этом она убедилась на «Демиурге». Ну а в близком бою у отважной Византийской Пятерки и шансов не было, они минут за пять превратились бы в Византийское Массовое Захоронение.

Но Триана не было, не по-настоящему. Его образ стал лишь попыткой ее подсознания уберечь Альду от беды. А еще – напоминанием о том, ради чего вообще это все.

Поэтому она не сдавалась, даже зная, что не сможет победить. От нее и этого не ожидали! Поначалу телепаты растерялись, они-то были уверены, что ситуация давно уже у них под контролем. Потом растерянность сменилась злостью. Они десять лет жили в своем маленьком уютном мирке, где их желания мгновенно исполнялись. А тут, смотри-ка, они приказали кому-то сдаться – и получили ботинком по мордашкам!

Их злость чуть упрощала Альде жизнь, делала их приемы предсказуемыми. К сожалению, глобально это изменить ничего не могло. Все телепатические усилия Альды уходили на то, чтобы отразить их атаки, не сойти с ума от помех глушилки и сохранять не только свое сознание, но и память Триана. Если бы не телекинез, она давно бы проиграла. Но он подчинялся ей, помогая то отшвыривать нападающих, то бить друг о друга, то присыпать мусором.

И все равно она чаще отступала, чем нападала… Да вообще не нападала! Даже впятером эти телепаты