явно реквизирована для нужд вермахта, иначе трудно объяснить её присутствие в армии. Водитель ноет, что фельдфебель с него три шкуры сдерёт, я же невозмутимо обещаю, что сдеру семь шкур и с фельдфебеля, и с его полковника, если только шелудивый пёс за баранкой откажется слушаться офицера СС. Скрючившись ещё больше, бедолага везёт нас, постоянно путаясь в маршруте, – Берлин сельскому пентюху не знаком. Под неровное тарахтение «Фиата» я чуть успокаиваюсь. Мать фронтового героя позволила мне отвоевать у судьбы несколько безопасных часов.

Поднимаюсь с ней к входной двери квартиры. Рассыпается в благодарностях, а в глазах написано, как страшно остаться одной.

– Герр офицер… Я вам так благодарна! Предложила бы чаю, но вы, верно, и без этого пропустили час на службе.

О, от меня просто не избавиться.

– Только что сменился с дежурства. До завтра я совершенно свободен, в казарму могу вернуться в любое время.

Если бы не разница в возрасте, можно было предположить, что делаю нескромные намёки. Ни в коем случае. Лени Рифеншталь тоже намного старше, но приютившая меня фрау Дрекслер – отнюдь не она.

Представляюсь вымышленным именем. Вдруг включит радио, а там вещают о розыске врага рейха и предателя нации Валленштайна. Она действительно щёлкает ручкой, но ни про меня, ни Шелленберга диктор не распространяется. Очевидно, идут какие-то тайные процессы.

Женщина хлопочет, пытается соорудить хоть какое-то угощение из скудного набора продуктов. Те самые эрзац-кофе и эрзац-жизнь, о которых я говорил Хелен в начале польской кампании. Через пару часов накапливаю смелости набрать графа. Слышал, у гестапо есть возможность проследить, откуда звонок, но, может, это только слухи.

– Приказ об аресте Шелленберга отменён, – огорошивает голос на том конце провода.

– Меня… гм… спрашивают?

– Не особо. Ты дома?

Судя по интонации – домой не смей.

– У одной достойной фрау.

– Правильно. Утром к Шелленбергу. Он скажет, как действовать.

Кукловод немедленно даёт отбой. Я же никуда больше не спешу. Мне позволено жить до утра, прижимать тряпку с уксусом к разбитой морде, слушать до вечера щебетание фрау Дрекслер, накачиваться травяным чаем и отходить ко сну на кожаном диванчике в гостиной.

Когда темнеет, она приближается к дивану в ночной рубашке и накинутом сверху халате. Стыдно сказать, ладонь спросонья тискает рукоятку «Люгера». Оказывается, покушения на мою жизнь и мужское достоинство не замышляют. Фрау Дрекслер целомудренно целует меня в лоб, потом роняет тёплую слезу.

– Точно как мой Гейнц…

– Он непременно вернётся.

– Вы уверены?

– Я надеюсь.

Её сын служил пулемётчиком в мотоциклетном батальоне. На левом берегу Кубани его выбросило из коляски, надо полагать, взрывом фугаса, основательно покромсало. Я представляю, катит он на своём «Цундапе», строчит из пулемёта по красноармейцам, а где-то в Берлине за него убивается мать… Если ты – нормальная мать, если вы все, немецкие женщины, хорошие матери, то какого чёрта не остановили их? Или одумаетесь, но поздно, получив фотографию с деревянным крестом, на котором фамилия сына?! Кого будешь проклинать, фрау Дрекслер, безвестного русского Ивана, что дослал фугас в казённик гаубицы, или любимого фюрера, отправившего Гейнца на Восток?

Утром не спешу на службу, а звоню оберштурмбаннфюреру. Он зол, как все черти преисподней, но на свободе и в своём кабинете.

– Где вас дьявол носит, Валленштайн?! Бегом ко мне.

Бегу, хоть он не мой начальник. Шелленберг, явно не спавший ночь, раздражённо объясняет причину скандала.

– Фюрер велел Гиммлеру арестовать авторов доклада о положении на Востоке за распространение пораженческих настроений. Первым – меня, я имел неосторожность инициировать тот доклад.

Слово фюрера – закон. Строгость законов империи смягчается необязательностью их исполнения. Но это сказано про российскую бюрократию, а не рейх… Какая разница!

– Что теперь?

– Ничего. Я убедил Гиммлера.

Общие выводы доклада мне неизвестны. Поражение? Но вермахт на Кавказе и под Сталинградом! Нацистам вроде бы не время паниковать.

– …К сожалению, ни он, ни Риббентроп ничего не могут объяснить фюреру, – Шелленберг отрывисто дёргает рукой в такт словам, будто забивает гвозди в гроб. – Даже если мы захватим бакинскую нефть, втянем турок в войну, удержим всю нижнюю Волгу до Каспия, то не поставим Советы на колени. Наша армия лучше. Наша техника лучше. Наши генералы опытнее. Мы несём меньше потерь, уничтожая толпы врагов. Но есть неумолимые вещи: выплавка стали, производство танков, самолётов, боеприпасов. Русские, даже если снова откатятся, выдержат. Они запускают заводы, вывезенные с Запада. Они получают станки, технологии, материалы от американцев. Они поставили к конвейеру детей и женщин. Проблема России не имеет военного решения. Нужно цепляться за посредничество и подписывать с русскими мир, сохранять завоёванное! Но фюрер и слышать не желает, пока мы наступаем. Он хочет в Иран, в Индию, в Бирму, встретиться там с японцами.

Неужели всё-таки победим? Даже враг это понял! В душе всё кипит. Товарищ Сталин не подпишет вам второй Брест-Литовский мир, не надейтесь!

Будто какая-то завеса падает, выглядывает солнце из-за туч. Каюсь, были какие-то дурацкие колебания, теперь – всё! Я вернусь с холода, как бы меня ни приняла Родина. Если доживу.

Стараясь не выдать бурю чувств, спрашиваю о своей более чем скромной персоне.

– Мюллер получил список из тридцати человек, но взять поторопился только тебя, – Шелленберг кидает на стол ремень с моей кобурой, фуражку, портмоне, аусвайс. – У него большой жёлтый зуб за Гейдриха и, сам понимаешь, за Лемана. Сейчас вырос новый клык, его следователь в госпитале. Наложили три десятка швов на лицо.

Нервно поглаживаю распухшую щёку.

– Вижу, гематома. Всего-то! Я распинался – у офицера СД челюсть сломана.

– Если бы он ещё часок на мне упражнялся…

– Знаю, Валленштайн. Кстати, у соседей скандал – как прошляпили побег подследственного, – он не может сдержать усмешку. Ещё бы, сотрудник СД оставил гестапо в дураках. – С Мюллером договорено не трогать вас и никого из моих. Отправляйтесь к себе и занимайтесь анализом охраны первых лиц.

– Да. Спасибо, герр оберштурмбаннфюрер!

– Знаете, что убедило Мюллера не раздувать конфликт? – кидает Шелленберг вдогонку, и я оборачиваюсь. – Он поверил докладу, что мы проигрываем войну.

Глава 18. Контуры заговора

Скромный кусок мяса с гарниром из каши в служебной столовой был специальной льготой для сотрудников Главного управления имперской безопасности. За него не требовали талон на питание, только удерживали марки из оклада. Значит, можно чуть больше мяса купить семье.

Впрочем, денег тоже не хватало. Рейхсфюрер разошёлся с супругой – она отказывалась понимать, почему муж, из числа первых лиц Великого рейха, не в состоянии обеспечить ей сносное существование. В Рейхсканцелярии злословили о попытке Гиммлера взять ссуду под льготный процент в партийной кассе НСДАП. Вальтер Шелленберг никогда не поддерживал эти шутки. Имя в подчинении СС, где крутятся приличные средства, списываются деньги на заграничную агентуру и превращается в валюту изъятое еврейское золото, рейхсфюрер брезговал взять даже пфенниг свыше содержания, положенного государством, чем вызывал уважение. Начальника разведки крайне раздражало другое качество шефа – неумение выдержать избранную линию. Поэтому Гиммлер в борьбе за влияние на Гитлера проигрывал твёрдокаменному Риббентропу.

Как ни парадоксально, в аппарате РСХА нашёлся только один человек, с которым нужно было обсудить бесхребетность рейхсфюрера, – шеф гестапо, давний недоброжелатель Шелленберга. Но случай долго не представлялся.

В январе сорок третьего года Гитлер назначил главой РСХА Эрнста