Третий поэт: Но это – мечтание одно. Спасительная игра.

Он: Все серьезно до предела. Вульф уже заграничный паспорт получил. Нашего героя – за слугу.

Андрей знал, что последует за этой сценой, но напрягся, как будто его незримое присутствие здесь тринадцать лет спустя могло как-то изменить ход событий. Вот проклятое сердце. Оно волновалось и спешило, так же как и «мерседес», несущийся по мировому пространству и окатывающий его оттуда холодными волнами. Теперь его время измерялось температурой. Он поежился. Сквозняк уже добрался до пояса, но время еще было. Режиссер Аркадий вздохнул в очередной раз с наигранным драматизмом, – ну что поделаешь, не МХАТ конечно, но жить-то надо, – повернулся и пошел на перекур, махнув рукой, чтобы начинали без него.

За Светкой на сцену медленно выплыла Изольда. Аркадий уже спешил обратно, на ходу снимая кожаный пиджак и оставаясь в польской клетчатой рубашке с погонами. Он приосанился и заметно оживился, под узкими брюками поддавал току тестостерон. Ол райт, пускай здесь и не МХАТ, но девки в Дерпте даже очень ничего. Андрей сильно заволновался, хотя знал, что еще рано.

Изольда: Вот тут… она мучается во время родов. Густав слышит ее стоны и почти рассудок теряет.

Света: Но кончилось-то все хорошо. Больше всего страдания причиняют нам несчастья, которые мы ожидаем, и которые никогда не произойдут.

Изольда: Можно подумать, что мне плохо, а тебе хорошо. Я же знаю, как ты плачешь по ночам.

Света: Не надо, Маша.

Изольда: Никто и не подозревает, какой у нас ад. Вчера Зизи как восхищалась. Каждый день – пьянство, оскорбления, а при гостях сама добродетель.

Света: Не надо… ты же знаешь, об этом я молчу. Каждому – свой крест.

Андрей затаил дыхание и, внезапно испугавшись, что его будет видно со сцены, отклонился назад, насколько позволял стул, и, тут же опомнившись, опять сел прямо. Какой бред. Как будто кто-то вообще мог видеть его. Это все она сбивает его с толку, та, другая, даже сейчас, тринадцать лет назад и тринадцать лет спустя, в незримой точке пересечения прошлого с небытием. На сцену выбежала рыжая первокурсница и стала кричать, что кто-то на Домберге со всего маху свалился с лошади. Света завизжала и стала сползать со стула, а Андрей, не в силах подняться, уронил голову в руки. Он больше не увидит ее. Никогда. Господи, как он мог забыть это? Как? Идиот… Ведь она болела тогда уже третий день, лежала с температурой под сорок с обмотанной шеей. Ангина. Ни о какой репетиции, конечно, не могло быть и речи. Вместо нее Изольда нашла ту самую рыжую девицу, которая теперь металась по сцене в поисках воды для упавшей в обморок Светки.

Он обещал прийти к ней сразу после репетиции. Но пришел только на следующий день. Ей уже было лучше. Она сидела у окна, бледная, с распущенными волосами и с теплой шалью на плечах. Прямо как Татьяна в ожидании Онегина, только письма не хватает в ослабевшей руке. Если бы не этот Леван со своим коньяком, а потом и Печорин, который сказал, что у него еще осталась водка… Почему-то перед глазами у него тогда все время мелькало светло-сиреневое пятно. Из общежития они перекочевали к кому-то на квартиру. Уже позже – когда все изрядно поддали, а Изольда, как всегда, закатила истерику и заперлась в ванной, грозя перерезать себе вены сей секунд или в крайнем случае чуть попозже, если ей не удастся выехать из этой сраной страны, – это пятно все витало вокруг него, похожее на облачко, а потом оказалось совсем рядом. Он уронил на него свою пьяную башку, вдохнул теплый аромат и зарылся в него носом. Когда сверху послышался легкий смешок, он поднял голову. Светка.

– А где Вася? – спросил он в каком-то полубреду.

– А Вася пошел больную утешать, – прошелестел ее голос, после чего нежные пальцы стали перебирать его волосы. Она все играла ими, а он все пытался что-то вспомнить и соединить с чем-то другим, очень важным, но все эти иксы и игреки, так и не слившись в искомую единицу, превращались в прах, осыпаясь в тайные извилины его размягченного мозга, и он опять зарывал в Светку свою голову.

На сцене злой муж, а также профессор словесности, а также вполне замечательный стихотворец, а также развратник и любитель юных девушек, а также доносчик, потирая руки, подслушивал разговор студентов о планах побега опального поэта. Потом он, Андрей, опять пытался объясниться в любви Светке, но та не желала слушать его, все бежала – от него, от себя, от свободы, которой боялась пуще, чем злого мужа. А потом начался тот последний спор о поэте и его судьбе и, конечно, опять о свободе, а о чем еще можно думать, кроме секса конечно, когда тебе двадцать два и ты живешь в стране, где все рабы? и он, Андрей, философ и поэт, гремел и метал молнии, и декламировал свои свободолюбивые стихи, и все кричал, что вся Россия – ссылка, что все мы под надзором, что кругом одни рабы, а тот, другой, старший, умудренный опытом третий поэт все увещевал его, посмеиваясь и на ходу изобретая теорию относительности всего сущего, в том числе и свободы, очень напоминая Андрею тестя.

Третий поэт: Стихи хорошие. Но какие вы горячие головы! Разве так: уже все рабы? Вот вы – раб? И таких много. Поймите… нашему герою без России невозможно. Говорите – «задыхается»… Но вне ее, без ее воздуха он ни строчки не напишет. А не писать для него – не жить.

Он, горячая голова: Писали же в изгнании. Данте – «Божественную комедию», Байрон – «Дон-Жуана».

Третий поэт: А он не сможет. Да знаю, знаю, сколько у него надзирающих. Но сядет вечером за стол… перо… бумага… Муза впорхнет – и свободен!

Зачем она заманила его сюда из небытия? Зачем остановила бег «мерседеса», обернувшись сиреной? Зачем заставила оглянуться на прошлое, которое он успешно забывал все эти годы? Зачем, усыпив его память сладостным голосом, во второй раз дала пережить ему этот день в Дерпте? Чтобы наказать его? Или дать надежду в последний раз увидеть ее? А потом вместо себя показать ему его самого тринадцать лет назад, с тонким лицом, в черном джемпере, в роли пламенного философа, любителя вольности и поэзии, а также ярого ненавистника правопорядка.

Студеный, уже совсем не весенний ветер дул в грудь и спину, охлаждая нутро. На сцене рыжая первокурсница скромно стояла со своим спасителем, старшим поэтом, который увозил ее прочь от развратного барина, посещающего ее по ночам в девичьей.

Поеживаясь, Андрей встал и пошел к зашторенному окну. Чуть раздвинув пыльные шторы, он уткнулся в черноту и быстро задернул их. Весны как не бывало. Вместе с холодом на него вдруг накатила такая усталость, что он еле удержался на ногах. С трудом дойдя до противоположной стены, к которой были сдвинуты стулья, он сел подальше от народа. Время еще было.

Вася. После того, что произошло, он перестал общаться с ним. В мыслях он уже сто раз набил ему морду – до хрипа, до кровавых соплей и разбитого носа, до свернутых шейных позвонков и поломанного хребта, но на деле просто игнорировал. Если они вдруг случайно пили в одной компании, то Андрей садился как можно дальше, чтобы по пьянке, уже ничего не соображая, вдруг не прикоснуться к нему. Та, другая, уже исчезла, а Светка теперь была его девушкой и у них были серьезные планы на будущее. Вася же, после Светки, стал ходить по бабам почище Печорина. Как-то Изольда, с которой Вася завел роман, попыталась во время одной пьянки примирить их, и Вася вроде был не против, что-то дрогнуло в его лице, когда он через батарею бутылок посмотрел на своего старого друга. Но Андрей послал Изольду на три буквы и сказал, чтобы не лезла не в свое дело.